Это рассказ о том как мы, пятеро туристов-альпинистов из Израиля в августе 2001 года явились в Боливию и успешно взошли на две, каждая по-своему, прекрасные вершины - Уайна Потоси (6090м) и Ильимани (6440м).
Безотносительно к объективной сложности или простоте маршрутов, мы честно вкалывали, нам было тяжело и интересно, и, я думаю, мы сохраним самые добрые чувства к этой стране, к этим горам и друг к другу на всю жизнь. Тот факт, что это восхождение не стало заметным событием мирового альпинизма, а только наших биографий, избавляет меня от удручающей необходимости написания официозного отчета и позволяет мне безнаказанно резвиться в виртуальном пространстве, которое стерпит все, еще почище бумаги.
Я могу отвлекаться от темы, нарушать хронологию, неуместно шутить и безудержно " Я кать" на протяжении всего рассказа.
Жаждущим последовать по нашим стопам, а следовательно, изучить подходы, подъезды, маршруты и прочие важные вещи, я рекомендую приобрести книгу "Bolivia. A climbing guide" Yossi Brain, издательство The Mountaineers. Впрочем, вряд ли вы почерпнете из нее больше сведений о нормальных маршрутах на эти две горы, чем найдете в моем опусе, если у вас хватит терпения дочитать его до конца. К тому же, обе эти горы необычайно популярны, и в пик сезона нахождение маршрута не представляет на них никакой проблемы.
Ну и, наконец, мой e-mail: yan_r@galil-eng.co.il
Я с удовольствием отвечу на любые вопросы, касающиеся машрута, погоды, флоры, фауны, населения и политической обстановки.

Почему именно Боливия?

"Вы знаете, наши соседи вернулись из какой-то очень

экзотической страны... Э-э-э... не то Болгария, не то Ливия..."

Этот вопрос если и не произносится вслух, то по крайней мере читается в глазах всякого обладающего хотя бы зачаточными познаниями в географии, и имевшего неосторожность поитересоваться где мы с Таней лазили на этот раз. Ответ на него прост: как и всякие нормальные люди, мы вовсе не собирались в Боливию. Слово Боливия всегда ассоциировалось у меня лишь с наркобизнесом. Ну, как "Ленин и партия - близнецы братья". В те сладкие минуты, когда я предавался инфантильным мечтаниям о "далеких странах" и "захватывающих приключениях" не Боливия занимала мои мысли, а ее прекрасная соседка Перу, или Эквадор с его белоснежными вулканами и амазонскими джунглями.
А началось все с того, что вернувшись из экспедиции на Аконкагуа, терзаемый комплексом вины перед женой и детьми за свое неприлично независимое поведение (чувство, несомненно порожденное неудавшимся восхождением), я в приступе раскаяния и в порядке самобичевания обьявил, что никуда больше без жены не поеду, и что цель следующей поездки она выберет сама. И тут же расписал ей все прелести загадочного тропического Эквадора - восхождения на высочайший в мире действующий вулкан Котопахи (опасливый восторг в глазах жены), неисчислимые стада лам, скитающиеся по склонам величественных и недоступных Анд (в глазах жены - восторг и умиление), кондоры, съерры, кордильеры, кабальеры, тореры, капибары, а так же - армадилы и крокодилы. Все! Таня делает свой свободный выбор, и мы начинаем собираться в Эквадор. Однако, тень пламенного Че Гевары легла в этом году на беспокойный южноамериканский континент, и волна беспорядков и бунтов прокатилась по стране нашей очередной мечты. Как раз в это время Саша Букреев собирал группу в Перу на Уаскаран и, хотя столь крутое мероприятие не входило в наши планы, искушение было слишком велико. Тихое семейное путешествие в идиллический Эквадор, с этнографическими экскурсиями и с прелестными "восхождениями выходного дня" на действующие вулканы на глазах превращалось в альпинистскую экспедицию на гору гималайских пропорций. На Новый Год мы съездили с Танькой и детьми в Москву и там затарились всем необходимым - пластиковые ботинки, пуховая и штормовая одежда, крутая, под "North Face", палатка и многие другие асолютно необходимые в быту вещи пополнили наш семейный арсенал и наоборот - наш семейный бюджет. Порядочный человек и семьянин, потративший такие деньги впустую, обязан просто удавиться, поэтому - пути назад больше нет, мосты сожжены, драгоценное снаряжение должно быть пущено в ход. Итак - мы идем на Уаскаран. Как монгольский пловец, мечтающий переплыть Ламанш, будет вынужден тренироваться в ванне, так и мы, живущие в стране с весьма умеренным рельефом, ринулись тренироваться на нашу единственную снежную гору Хермон, распугивая своим неадекватным прикидом незадачливых израильтян, и уворачиваясь от лыжников, слаломные трассы которых на Хермоне состоят из десятков зевак с невероятно шумными детишками: "золотце наше, видишь - это снег..."
И тут, в тот самый момент, когда Таня научилась без ошибок произносить трудное слово Уаскаран, пришел мэйл от Саши Букреева, в котором он, ссылаясь на интернетовские сайты, сообщал, что нормальный маршрут на Уаскаран здорово изменился за последние годы (в худшую сторону) и возможно стоит поискать какую-нибудь другую гору, более подходящую нашему альпинистскому опыту и возможностям. Я пробежался по указанным сайтам, нашел и другие, еще более настораживающие, и почесал затылок. Уаскаран всегда был известен своими ледовыми обвалами на нормальном маршруте, но в последние пару лет они очевидно стали происходить там с пугающей частотой. Последней каплей стало заявление одной аутфиттерской фирмы, набраное большими красными буквами. Они предупреждали своих потенциальных клиентов о том, что, хотя альпинизм в любом случае связан с определенным риском, восхождение на Уаскаран в данный момент является действительно рискованым мероприятием. Конечно же, солидные и ответственные папа с мамой не могли бы оставить двух детей на своих престарелых родителей и ехать к черту на рога, лазить по горам с обгорелыми рожами, но даже и нашей безответственности есть предел. В одной связке с женой, по маршруту, с которого периодически слетают многотонные ледовые глыбы - такой сценарий выходил далеко за рамки самых разнузданных моих амбиций. Не говоря уже о Таниных. Наши американские коллеги были тоже заметно озабочены, и мы дружно стали подыскивать цель менее самоубийственую и, в то же время, вполне достойную.
Претендентка должна была соответствовать нескольким основным требованиям: 1.быть легкодоступной (это я о горе, понятное дело), поскольку все мы - люди работающие, длинными отпусками не избалованные; 2. быть высотой между 6300 и 6700 метров, так как ниже мы уже были, а выше там просто нет; 3. быть не скучной, но и не слишком трудной, поскольку мы не круты, но скуки не любим. Как не трудно догадаться, выбор оказался невелик, и вот тут то, с подачи Саши, я открыл для себя боливийскую Кордильера Реал с ее горой Ильимани, которая идеально соответствовала всему вышеперечисленному.
В итоге, поколебавшись некоторое время, наши американские друзья все же вернулись к своим первоначальным планам, а мы с Танькой печальные, но гордые своим ответственным поведением, занялись поиском желающих разделить с нами путешествие в страну победившего наркобизнеса. Разумеется, канули в лету те счастливые денечки, когда я мог беззаботно наблюдать за хлопотами Саши Букреева, зевая, мечтая о поездке и подавая ценные советы из своего израильского далека. К счастью, уже к началу апреля наша группа была сформирована, и образовавшаяся компания оказалась приятной во всех отношениях. Итак, наша компания:
Таня Рыбак (ставлю ее первой, поскольку, мало того, что женщина, так еще и моя жена) - наш медик;
Шурик Анштейн - завхоз (сам, заметьте, захотел!)
Леша Полонский - ремнаборщик (ну ничего, ничего...)
Леня Спектор - финансист (красиво звучит, а?!)
Ян Рыбак - руководитель (даром, что на я начинается...)

Итак - Боливия.

"А мы летим в Боливию,

Где ламы боязливые
Кочуют неустано
По склонам Альтиплано "
Из ненаписанного.

Как ни хотелось бы мне перейти прямо к делу, но, чувствую, что без некоторого ликбеза обойтись трудно.
В процессе бесконечных пересказов, я, к примеру, обнаружил, что некоторые женщины краснеют и тушуются при слове Титикака, а ученики младших классов наоборот - проявляют необычайный интерес. Сама же Боливия представляется им страной, забытой Богом в сердце африканских джунглей, а Ла Пас и вовсе ассоциируется со злодеем Лопесом из 333 серии мексиканского сериала.
Ну так вот, Боливия находится в Южной Америке, и не просто в Южной Америке, а в самом ее сердце, там, где амазонские джунгли (ага, есть таки джунгли) упираются в гиганское высокогорное плато - Альтиплано. За это самое плато, со средней высотой около 4000м, Боливию называют Тибетом Южной Америки. В Боливии, как в Греции - есть все. Вся северо-восточная ее часть покрыта амазонской сельвой, на юго-востоке - бесконечные пампасы населенные кактусами, броненосцами и ... строка просит что-то третье, но ничего в голову не приходит.
Ну а всю западную ее часть занимает Альтиплано, которое и интересует нас в первую очередь. И при том не все плоскогорье, а только его северная оконечность, где подобно Гималаям (если продолжить тибетскую аналогию) вздымается на шестикилометровую высоту хребет Кордильеры Реал. Там же, разделенное боливийско-перуанской границей пополам, лежит самое высокогорное судоходное озеро мира - Титикака. Для поклонников сухой цифры: размеры озера - 230 на 100 км, а глубина его - до 450 метров. И весь этот изрядный водоем находится на высоте 3800м над уровнем море! То есть альпийская вершина Пти Дрю превратилась бы из Мекки альпинистов в Мекку аквалангистов, будучи перенесена в центр нашей Титикаки... Между озером и горным хребтом, прямо в широком каньоне, прорезавшем бурое высокогорное плато, расположилась столица Боливии - Ла Пас. Трудно представить себе место менее подходящее для миллионного города.
Вообще же, будучи страной малоизвестной туристу русского происхождения, Боливия, тем не менее, обладает некоторыми рекордами регионального и общемирового значения. Кроме самого высокогорного судоходного озера, она укомплектована самым высоким в мире международным аэропортом (4050м !!!), который расположен на окраине самой высокогорной столицы мира - Ла Паса. Боливия - самая индейская из стран южноамериканского континента, и 60% ее населения - индейцы, прямые потомки древних цивилизаций инков и тиауанако. Она же - самая не тронутая международным туризмом. Она же - самая нищая и обиженная.
Я говорил, что в Боливии есть все, но это неправда. В Боливии нет моря. Маленький выход к Тихому Океану у нее был, но его отобрали чилийцы. Загляните в карту, и вы с легкостью обнаружите, что Чили - страна не обделенная тихоокеанским побережьем. Эх, люди, люди... Вообще же, как только у Боливии появлялось что-то стоящее, так его тут же отбирали недремлющие соседи. Обнаружилась нефть в Амазонии, и Бразилия с Парагваем тут же экспроприировали у Боливии этот лакомый кусок и поделили его по-братски. Вот только на границе с Перу у боливийцев ничего ценного не было, но перуанцы все равно прихватили себе часть соседской территории. Просто так. С досады. И понятно поэтому, что при таком населении и таких соседях, Боливия в нашем веке окончательно обнищала, погрязла в междуусобицах и поросла пышными плантациями коки. Кстати, о коке.
Кока - символ Боливии, ее гордость и стержень ее нездоровой экономики. Как с обидой и вызовом вещают графити на стенах и надписи на футболках - "Кока - не наркотик". И это верно. Как и то, что его из нее производят. Кока тут везде - ее глянцевые темнозеленые листья мешками продают на базарах, заваривают в чай, и, конечно, жуют. Она здесь - лучшее лекарство от всего на свете, кроме бесплодия. Она успокаивает, улучшает пищеварение и помогает от горной болезни (хотя последнее - еще не факт!). Наша группа пристрастилась к мате де кока (завареные вместо чая листья коки) с пугающей быстротой, и разговоры на "коковую" тему стали неотъемлемой частью нашего боливийского бытия. А наркобаронов мы не видели. Эти солидные мужчины в сомбреро чураются бесплодного Альтиплано, в высокогорье страдают одышкой, и стараются держаться поближе к своим плантациям, виллам и мерседесам (или это у новых русских мерседесы?).
Но мы, естественно, поехали в Боливию не за кокой, не за деньгами, и даже не за запахом тайги. Нас интересовали горы, и в этом плане Боливия - просто идеальный полигон для желающих попробовать себя в высотном альпинизме, на высотах уже не альпийских, но еще не совсем гималайских. Вот короткий список ее,
Боливии, преимуществ:
1. Ближайшие к столице 6000-ки находятся на расстоянии 2-3 часовой поездки на джипе;
2. Полное отсутствие бюрократических препон в виде платежей, пермиттов и местных гидов в качестве обязательного и небесплатного приложения. Короче говоря, всего того, чем так любят усложнять жизнь альпиниста в азиатских странах;
3. Стабильная погода в сезон, который длится тут с июня по конец августа. О такой погоде можно только мечтать в большинстве горных районов мира;
4. Вполне развитая инфраструктура в столице, позволяющая быстро закупиться всем необходимым, организовать транспорт и т.п.
К недостаткам можно отнести полное отсутствие спасательной службы (а где она есть в больших горах, кроме Мак Кинли?!) и большое количество людей на простых маршрутах. Последнее является очевидным следствием вышеперечисленных достоинств.
Неприятной особенностью является также то, что, погрузившись в самолет примерно на уровне моря где нибудь в Тель Авиве, Нью Йорке или Москве, вы вывалитесь из него в Ла Пасском аэропорту, высота которого соответствует приличной альпийской вершине - 4050м. Поэтому, если вы не предпримете определенные меры предосторожности - горняшка вам обеспечена, и, вместо сосредоточенного и усердного погружения в местную экзотику в первые, самые насыщенные дни вашего путешествия, вы будете иметь больную голову, бледный вид, и будете вставать с постели только для того, что бы вовремя склониться на унитазом. Мер предосторожностей есть только одна - таблетки дайамокса, которые надо начать принимать минимум за сутки до прилета в Ла Пас.
Сам Ла Пас спускается по дну и склонам каньона от высоты аэропорта и до высоты 3300-3200м на его южной окраине. Его исторический центр расположен на высоте 3600-3700м, и именно там гнездится основная масса гостинниц, магазинов и туристичесских фирм. Проведя в Ла Пасе и его окресностях 5-7 дней, вы можете считать себя вполне акклиматизированными и приступить к восхождениям.
За редкими исключениями, первым 6000-ком любой боливийской экспедиции становится Уайна Потоси (Huayana Potosi). Из двух его вершин главной является Северная. Ее высота - 6088м, и нормальный маршрут на нее по книге Йосси Брайна оценивается, как Grade II / AD- . Маршрут этот - снежно-ледовый, с двумя вариантами выхода на вершину: либо по узкому снежному гребню, либо в лоб по 40-50 градусной ледовой стенке 200-метровой высоты. Первый вариант легче физически, но гребень открыт ветрам и к концу сезона - малоснежен, что ограничивает возможности для надежной страховки. Сложность (и физическая, и техническая) стенки очень зависит от толщины и состояния снега на ней, но, в любом случае, она представлятся более безопасным путем к вершине. Независимо от пути подьема, спуск с вершины осуществляется по этой стенке. Базовый лагерь маршрута расположен на берегу озера Лагуна Зонго на высоте 4500м. К лагерю можно добраться прямо на джипе всего за 2 часа езды из Ла Паса. В лагере есть вполне приличная (на вид, поскольку внутри мы не были) хижина - приют. "Официальная" версия маршрута, описанная в книге Брайна, предполагает ночевку в БЛ и затем - подъем в верхний лагерь Campamento Argentino (5450м), откуда остается лишь 600м до вершины. Однако на высоте 5100м есть отличное место для лагеря, которое не упоминается в книге, хотя все большее число групп, особенно независимых и идущих без портеров, как наша, пользуются им вместо Кампаменто Аргентино. При достаточной акклиматизации, ночевка в БЛ - пустая трата времени, поскольку, выехав из города в 9 утра, в 11 вы будете уже у Лагуна Зонга и без проблем успеете подняться в лагерь на 5100м. Конечно, от него дальше до вершины, но зато укорачивается переход с тяжелыми рюкзаками и все восхождение укорачивается на день (опять же - если позволяет акклиматизация).
Если Уайна Потоси считается разминочно-акклиматизационной горой, то Ильимани (Illimani) (6439м) является главной целью большинства прибывающих в Боливию альпинистов. Это - мощный массив с несколькими вершинами, который господствует над Ла Пасом и даже виден с некоторых его центральных улиц. Главная из вершин - Южная. Сложность нормального маршрута оценивается в Grade II / PD и определяется несколькими короткими участками фирнового склона 50 градусной крутизны между верхним лагерем и вершиной.
Из двух вариантов подхода к горе более удобен и популярен тот, который ведет через село Пиная (Pinaya). К селу можно добраться на джипе, а там уже - нанять мулов до Базового Лагеря. Лагерь называется Пуенте Рото (Puente Roto) и расположен на высоте 4400м в 1.5 - 2 часах ходьбы налегке от Пинаи. Верхний лагерь находится на высоте 5450м, и других удобных для лагеря мест на маршруте нет. Верхний лагерь называется Нидо де Кондорес ( Nido de Condores), что в переводе означает - Гнездо Кондоров. Не ищите там кондоров, мне жаль вашего времени.
Теперь еще пару слов о подготовке к поездке и о снаряжении, и те, кто не собираются в обозримом будущем последовать нашему примеру, смогут вздохнуть с облегчением.
Все продукты, кроме колбасы и сыра, мы взяли с собой из Израиля, что позволило без спешки распаковать их на дневные порции. В принципе же, продукты в Ла Пасе - не большая проблема, чем в Тель Авиве. В южной части города, которая называется Зона Сур (Zona Sur) есть шикарный супермаркет Кетал, в котором есть все, кроме специальных сублимированных продуктов для гор.
На каждую из гор мы планировали 4 дня + 1 резервный. У нас были два примуса Dragonfly фирмы MSR, из которых в итоге работал только один. Вопреки повсеместным восторгам и комплиментам в адрес этой модели, наш примус временами капризничал и разжигался с трудом, хотя очень возможно, что это было следствием низкого качества бензина. Насколько мы поняли, покупка бензина может представлять в Ла Пасе проблему, хотя мы лично раздобыли его довольно быстро. Специальное снаряжение (включая пластиковые ботинки) можно брать напрокат в нескольких крупных агентствах, но новое снаряжение лучше в Ла Пасе не покупать - оно стоит там бешеных денег и не всегда его можно найти. В принципе, по температурным условиям восхождение на Ильимани сопоставимо с восхождением на Эльбрус или Монблан, но из-за раннего выхода на маршрут (в 2-3 часа утра) более чем желательно идти в пластиковых ботинках. У нас три человека были в пластиках и еще двое в хороших горных ботинках с пластиковыми рантом и подошвой. Вроде бы никто особенно не жаловался.
В верхнем лагере (5100м) на Уайна Потоси наши палатки стояли на льду, а на Ильимани - на снегу.
У нас были с собой 2 веревки (40 и 50м), по одному длинному ледорубу и 15 ледобуров, которые мы использовали только на предвершинной стенке на Уайна Потоси.
Фотографии, на которых отмечен наш маршрут, вынесены в отдельное приложение.

Летим.

"Компания Аэрофлот старается сократить
время вашего пребывания на земле "

Из рекламного обьявления.

Бразильская авиакомпания Вариг сократила время нашего пребывания на земле на целых 40 часов, а если учесть, что время проведенное в аэропортах можно тоже смело считать вычеркнутым из жизни, то и на все трое суток. Именно столько времени заняли у нас перелеты в Ла Пас и обратно. И что обидно, время-то вычеркивается не бросовое рабочее, а драгоценное отпускное. Итак, обогнув пол-шарика, и приземлившись по пути в Лондоне, в Сан Пауло и в Санта Крузе (это такой город в Боливии - любимец местных наркобаронов),
мы, наконец, подлетаем к Ла Пасу. Носы расплющены на стеклах иллюминаторов - мы пытаемся хоть что-то разглядеть сквозь плотное одеяло облаков, беспрерывно тянувшееся под нами от самого побережья Бразилии через весь континент. Где обещанная нам стабильная, солнечная погода? Нету! Еще за два месяца до поезки Леня, первым из нас, стал следить за прогнозом погоды в Ла Пасе и периодически задумчиво спрашивал меня, а тот ли это сезон и та ли это страна, куда мы хотим лететь. Я беспечно отмахивался: "Брось! Это просто еще сезон не наступил. А вот придет настоящий сезон - тогда увидишь. Погода, как в Сочи будет! Так во всех книжках пишется".
Но книжки книжками, а жизнь жизнью. К началу июля убеждать Леню в том, что настоящий сезон еще не наступил, стало невозможно. Я примолк и стал регулярно следить за прогнозом, который так же соотносился с обещанным в книжках, как СССР 70-х годов с Городом Солнца Кампанеллы. Каждые три из пяти дней были отмечены на экране маленьким поганым облачком с серыми капельками. Апофеозом стал прогноз на день нашего прилета в Ла Пас - ливневые дожди. Мол, вот вам - получите гады! Леня тактично прекратил свои расспросы, а я с наглостью отчаяния заявил, что все складывается для нас просто чудесно: теперь, после стольких дней дождя, просто не может не наступить чудесная солнечная погода на весь период нашего пребывания в Боливии.
И вот мы прибываем, и что же мы видим? За считанные минуты до подлета к Ла Пасу облачный покров рвется на куски острыми пиками Кордильеры Реал, и мы вырываемся на "оперативный простор". Далее следует, по нашему с Таней общему мнению, одна из самых драматичных посадок в нашей жизни. Более острые ощущения может доставить только авиакатастрофа. Под нами, на фоне бурого безжиненого плоскогорья, изрезанного гиганскими ущельями и каньонами, бешено несутся клочья облаков. Самолет круто ложится на крыло (все кишки - к горлу), и на вставшей дыбом равнине открывается огромный разлом, изнутри которого на крутые склоны выплеснули хаотические скопления домов, кривых улиц и прочих атрибутов большого немолодого города. Где-то высоко вверху, над головой, на краю равнины ослепительно сверкают на солнце воды легендарного озера Тикикака. Самолет вышел из виража, и под нами понесся расчерченный на бесчисленные ровные квадратики верхний пригород Ла Паса - Эль Альто. Тут пилот, очевидно, обнаружил под собой посадочную полосу, и наш боинг спикировал к ней со стремительностью орла заприметившего добычу (все кишки снова - к горлу). Еще самый резвый мыслью пассажир не успел попрощаться с жизнью, а наш лайнер уже со всего маху плюхнулся шинами на бетонную полосу и помчался по ней, не проявляя никаких признаков приближающейся остановки. А вы, как думали? Посадить такую дуру огромную на четырех тысячах метрах! Как не трудно понять из самого факта написания этих строк, мы все же вышли живыми и невредимыми из этой переделки. 26 июля 2001 года мы ступили на древнюю боливийскую землю. Потомки индейцев, павших ниц перед всадниками Писарро немало изменились с тех пор. Облаченные в форму таможенников и вооруженные всякой просвечивающей аппаратурой, они едва удостоили нас взглядом. Сплав традиционной индейской невозмутимости с новоприобретенным ментовским безразличием.
Мы вышли из дверей аэропорта и тут же были атакованы водителями такси. Как блоха, обитающая на последней шавке с городской свалки, ничем не отличает от блохи, прописанной на чистокровном королевском пуделе, так и таксисты Ла Паса ничем не отличаются от своих заморских, холеных собратьев.
Абсолютно естественно, что они пытаются вас "натянуть". С одной стороны, мы заранее знали, что реальная цена - 6$ за машину, а с другой стороны, сведущие люди нас предупреждали, что с нас непременно сдерут долларов 20.
Проделанная с нами операция была грациозна, как движение рук наперсточника. С нами охотно согласились, что мы вполне поместимся в одну машину, но поскольку все же пятый человек выпадает за рамки штатного распределения посадочных мест, то цена была увеличена до 9$. Это показалось нам справедливым, и мы согласились. Затем, когда мы уже сидели в машине, нас окинули озабоченым взглядом и сообщили с помощью выразительных жестов, что (эка досада!) нам никак нельзя быть вчетвером на заднем сиденье. Да и вещи наши (какая неожиданность!) никак не помещаются ни в багажнике, ни на крыше. Но, какие проблемы, уважаемые сеньоры! Вот вам еще одна машина. Ну, что за вопрос, конечно за ту же цену! Да, да, сеньор Леня, 9$ за обе машины. Призрак Остапа Бендера отчетливо витал над этой сценой, но, ей богу, что бы вы сделали на нашем месте!? Когда же обе наши машины вкатили на центральную площадь Ла Паса и остановились у обочины, нам вежливо обьяснили, что 9$ за одну машину и 9$ за вторую машину, это у них в Боливии равняется 18$. О, сеньоры просто не поняли! Слабое знание испанского. Си, си, проблемо...
Ну какой же интеллигент устоит перед таксистом! Конечно мы отслюнявили 18 баксов, теша себя мыслью, что все же не 20, как обещал тот знакомый. Да и то сказать - что нам пятерым 18 баксов, а у них, таксистов, дома голодные дети. Третий мир. Вина белого человека.
Наконец наши рюкзаки свалены на тротуаре под деревом, таксисты отпущены с миром, и можно оглядеться по сторонам.
Мы находимся в самом центре города, на площади Муррильо. Очень даже приличная площадь, со сквером и с монументом в его центре. Все это - в обрамлении слегка подзапущенных, но в общем вполне достойных зданий времен расцвета испанской империи. Погода приготовила нам приятный сюрприз, и, вместо обещанного ливня, нас встретило густое синее небо с высокими, размазаными по нему ветром облаками и мягкое, уже предвечернее, солнце. Низкорослые, коренастые мужчины с терракотовыми лицами, неторопливо бредут по своим делам. Старухи в пышных многослойных юбках, давно исчезнувших в Старом Свете расцветок, продают в сквере зерна кукурузы. Вокруг них вразвалочку прогуливаются полчища самоуверенных голубей, в ожидании фраера, который купит у этих замечательных старух эти вкусные зерна, и раздаст им, голубям. Тишина и покой, и чуть кружится голова от разреженного воздуха. Мы с Леней идем на разведку, и сделав небольшой круг, обнаруживаем, что выбор гостиниц в этом районе невелик. В сущности, их всего две. Причем первая из них и дешевле, и, судя по отзыву в путеводителе, лучше второй. Да в добавок еще и швейцар в ней говорит по-английски. Но ничто не совершенно в этом мире, и один крохотный недостаток порой перевешивает самый пышный букет достоинств - в этой гостинице нет ни одного свободного места. Мы вернулись к ребятам, и Леша с Шуриком сделали контрольный забег по соседнему кварталу. Окончательный результат оказался в пользу той самой второй гостиницы, которая называлась Сеньориал. Такое торжественное, я бы даже сказал траурное название. Мемориал для сеньоров... На языке, который можно было бы назвать языком для глухонемых испанцев, мы обьяснились с парнем из лобби (не могу назвать швейцаром человека, который в дальнейшем сьел колбасу, беспечно оставленную нами в холодильнике). Так холодный и мрачноватый Сеньориал стал нашим домом на все время нашего пребывания в Боливии.
Вечером мы пошли прогуляться по центральному проспекту и были приятно удивлены его вполне современным обликом. Многоэтажные стекляшки, офисы, бесчисленные интернет-кафе. Правда, вскоре выявилась проблема с обменом валюты, сопровождавшая нас до конца поездки. В принципе, почти везде можно было расплачиваться долларами, но, во-первых, все же не везде - наш молодой любитель дармовой колбасы, к примеру, баксы брать отказывался наотрез, антиглобалист чертов. Ну, а во-вторых, доллар по местным понятиям купюра крупная, неудобная. Пунктов обмена мало, а те, что есть - закрыты, а если уж открыты, то нет у них в наличии местных купюр (!!!). Короче, вся эта несовершенная инфраструктура толкает вас в прямо руки уличных менял. А там такие рожи... В общем, лучший вариант, как оказалось, - присмотреть себе приличный отель, да там деньги и менять.
Но это все - ерунда, досадная бытовуха, мы в первый вечер ни о чем таком не думали. Мы гуляли, грудь колесом, по ночному Ла Пасу и вертели головами во все стороны. Мы были молоды, бесшабашны и голодны, и ужасно гордились, что сумели забраться в такую даль, к черту на рога (Боливия, ха-ха, ну мы даем!). Постепенно из всей гаммы чувств, обуревавших нас, на первый план выдвинулся голод, и мы зашли в ресторан. Предупрежденные в тактичной форме путеводителем, о том, что Боливия не является мировым центром кулинарного исскуства, мы безропотно принялись за свои порции. Невероятное количество соли искусно скрывало все прочие недостатки наших бифштексов, кроме одного - их невозможно было прожевать.
Но поскольку мы сюда не жрать приехали, да и в чужой монастырь со своим уставом не лезут, мы не возмутились, а уютно посидели за дружеской беседой, затем с прибаутками расплатились с официантом и вышли в прохладную высокогорную ночь, поигрывая накачаными челюстными мышцами. А зря. Вполне можно было устроить небольшую взбучку, поскольку дрянной этот ресторан оказался не правилом, а скорее исключением, и в дальнейшем мы питались вкусно и порой даже не без некоторого шика.
Наконец мы с Танькой добрели до своего номера, обсудили на сон грядущий, как мы докатились до жизни такой, и уснули умиротворенные.

Титикака.

"Хорошее место Титикакой не назовут..."

Планы наши были таковы: если на следущее утро после прилета мы будем живы и здоровы, то прямиком едем на Титикаку, чтобы там продолжить свою акклиматизацию. Совмещать приятное с полезным. Четыре дня на высоте около 4000м , в окружении идиллических озерных пейзажей должны были подготовить нас к будущим восхождениям. И вот, прошла ночь, наступило утро, а положенная нам горняшка так и не пришла. Слава дайамоксу! Отсортировав все ненужное нам барахло, мы сдали его на хранение в специальную гостиничную каптерку и получили на руки особые номерки. Это хорошо. Не колбаса все-таки. С собой взяли только спальники и немного одежды. Ежась от холода и с досадой поглядывая на хмурое, как утреннее похмелье небо, мы тронулись по просыпающимся улицам в сторону автовокзала. Автовокзал, с которого уходят автобусы на Титикаку, расположен в верхней части города, неподалеку от городского кладбища. Мы взяли след. Как оказалось, Шурик, Леня и я изумительно дополняли друг друга в плане городского ориентирования. Я шел, уткнувшись носом в путеводитель и давал Шурику наводящие данные: названия улиц, последовательность перекрестков и поворотов. Шурик же, проявив недюженные природные способности, с легкостью опознавал все приметы, и вообще чувствовал себя в кривых и путаных переулках , как рыба в воде. И наконец, наш недоверчивый и неукротимо коммуникабельный Леня настойчиво расспрашивал всех встречных и поперечных о кладбище, на тот случай, если я все-таки чего-то не понял в путеводителе. Мы поднялись вверх по еще не проснувшейся Сагарнаге (это такая прелестная улица, о которой я еще не раз упомяну в дальнейшем) и окунулись в атмосферу пестрого боливийского рынка. Колоритные местные матроны восседали посреди тротуара в окружении корзин, наполненых тропическими плодами. Огромные красно-зеленые папайи, желтые, чуть тронутые гнильцой, груды бананов. Все это источало всепроникающий аромат, живо напомнивший нам с Танькой площади Катманду. Продавалось все ,что угодно: овощи и фрукты, птица и мясо неизвестного происхождения, промтовары, начиная с деревянных, музейного вида, сельхозорудий, и кончая плейерами фирмы Сони. А также: разноцветные ткани из шерсти лам и альпак, керамическая посуда и статуэтки, шкуры экзотических животных, занесенных в красную книгу, окаменелые твари каменноугольного периода, амулеты от сглаза и для полноценной личной жизни, пучки засушеных эмбрионов ламы и даже - готовые к употреблению, аккуратно освежеванные и выпотрошенные крысы. Не благородные шиншиллы, а простые, матерые обитатели городских канализаций. Бабуля живописно выложила их веером на газетке и косила на нас лукавым глазом, несомненно понимая, какое огромное впечатление производит на нас ее товар. Мы получили массу удовольствия, окунувшись в эту красочную, шумную, зловонную, естественную стихию, все еще не прирученную и не причесаную на потребу западному туристу.
Наконец мы добрались до автостанции, погрузились в автобус, и он, натужно гудя мотором, потащился вверх по крутым улицам. Периодически накрапывал дождик, но пешеходы за окном бодро шлепали по своим делам, не обращая на него внимания. Наконец мы выбрались на плато и бесконечно долго, с педантичными остановками, тащились через верхний пригород Ла Паса - Эль Альто. Унылая, плоская череда однообразно пошарпанных домов. Но вот мы въехали на шоссе Ла Пас - Копакабана, и дело пошло веселее. Дождик прекратился, появились разрывы в облаках, и вскоре, с правой стороны, над желтой, сухой равниной вырисовалась длинная цепь заснеженных вершин - Кордильера Реал. Она сопровождала нас всю дорогу до самого озера. Впереди, чуть слева, на горизонте появилась синяя полоса, и вскоре мы уже ехали вдоль просторных, поросших редкими пучками тростника, берегов великого древнего озера Титикака. Это озеро - один из географических символов, сопровождающих меня с самого детства. Титикака, остров Пасхи, Тур Хейердал, тростниковые лодки - частички яркого, невероятно увлекательного и настолько недоступного простому советскому детю мира, что о нем даже и не мечтаешь всерьез. Кто ж всерьез мечтает о полете на Луну?!
Мы въехали в какое-то село, водитель справил нужду, и хотел было продолжить путь, но не тут то было - завестись автобус отказался. Привычным движением водитель нырнул под автобус, поколдовал минут пять и под нашими одобрительными взглядами стал выползать на свет божий. Но тут он сделал неловкое движение рукой, и от автобуса отпала какая-то крупная и важная деталь. Водила назвал автобус несколькими гортанными индейскими именами и сплюнул. Мы поняли, что нам представилась уникальная возможность познакомиться с жизнью провинциального боливийского поселка. Стояла прекрасная погода - солнышко, облачка. У закрытых потрепанных дверей сельской лавки сидели ленивые граждане пожилого возраста и неторопливо обсуждали нашу проблему. Крупная свинья, сильная и мускулистая, энергично рыла в просторной придорожной канаве, окруженая выводком прелестных поросят, самых невероятных расцветок. Для начала мы направились к пожилым гражданам, на ходу извлекая фотоаппараты из чехлов, и опытным глазом компануя будущие кадры.
Но не тут то было. С неожиданой для их возраста и социального статуса резвостью, бабушки закрыли лица руками и бросились врассыпную. В нашу сторону были обращены осуждающие взгляды и произнесены слова.
Мы приняли это к сведению и занялись свиньями, которые были нам откровенно рады. Они смотрели на нас веселыми мутными глазками, вертели лысыми хвостиками и слюнявили нам ботинки. Прекрасные, полудикие животные, совсем не розовые, а покрытые длинной шестью. Мы видели белую свинью в крупных черных яблоках, и другую - тигрового окраса.
Местные женщины - обьект для сьемки привлекательный, но капризный. То ли опасаясь сглаза, то ли оберегая честь смолоду, они не позволяют себя фотографировать, и только фотоохота с использованием телеобьектива, может помочь открыть миру их своеобразную красоту. Иногда помогает подкуп. Но не всегда. В один из первых дней нашего в Боливии пребывания я услышал, как Леня, с лицом исполненным раскаяния, и почти даже отчаяния, жаловался ребятам: "...она кричала мне: но, кабальеро, но!!!...". Ну то есть: "Ой, не надо, мужчина, не надо!". Понятное дело, крайне заинтригованный, я подскочил к нему с расспросами. Действительность, как всегда, оказалась прозаична. Заметив на рынке крайне колоритную немолодую женщину, вполне вероятно заинтересованую в материальной поддержке, Леня знаками предложил ей сфотографироваться за скромное денежное вознаграждение. Деньги были приняты со сдержаной благодарностью, но стоило Лене поднять фотоаппарат, как его фотомодель закатила ему вышеописанную сцену. Как человек тонкий и душевный, Леня очень переживал.
Наконец автобус был починен, и вскоре мы прибыли в поселок Тикина (Tiquina), где нас ждала паромная переправа. Мы ехали, вообще-то, в городок Копакабана (Copacabana). Это, как бы, столица Титикаки, если у озера может быть столица... Так вот, городок этот находится на огромном полуострове, попасть на который с боливийской стороны можно только переправившись через неширокий пролив. Переправлялись мы отдельно от автобуса, на моторном катере. Автобус же, со всем нашим пусть и не дорогим, но необходимым нам багажем, плыл на специальной открытой барже. Как пелось под гитару в одном жалостливом романсе моей молодости: "Люди сели в лодки, в шлюпки и поплыли. Лошади ж поплыли просто так..." Дальше в той песне все было плохо - лошади постепенно, одна за другой, тонули. Поэтому мы тревожно наблюдали за осторожными маневрами плывущего автобуса и тихо переговаривались. У нас не было оснований считать боливийцев хорошими мореходами. Вся переправа заняла час, и еще час занял переезд на противоположный берег полуострова.
Мы выехали в 9 утра, а в час дня мы уже стояли на центральной площади Копакабаны. Была изумительная погода - солнечная и прохладная. Время сиесты. Экзотические деревья в центральном сквере были аккуратно подстрижены для пущей неузнаваемости. Огромный белоснежный собор ослепительно сиял, выступая из темно-синего полуденного неба, и не отбрасывал тень. Его внешняя стена была окаймлена поверху красивыми изразцами желтых, коричневых и бежевых тонов. Такими же изразцами были покрыты его купола. Я подивился его великолепию, довольно неожиданному для такого провинциального городка. На сонных улочках почти не было видно туристов, и нас охотно зазывали в лавки, из которых прямо на улицу выставлялись живописные товары. Мы ходили с важным видом, пробовали ткани на ощупь (ха! мы же ни хрена в них не понимаем!..), одобрительно, или наоборот - с сомнением, качали головами и цокали языком, выслушивали лекции продавцов о преимуществах шерсти альпаки перед шерстью ламы, затем нехотя торговались, как бы собираясь уже уходить, и лишь в последний момент все же покупали приглянувшийся нам коврик.
Однако, хотелось жрать. На этот раз мы не стали искушать судьбу, и пошли прямо в ресторанчик, настоятельно рекомендованный нашим путеводителем. Там вкусно готовили жирную титикакскую форель, и мы ее хотели очень! В Pension Aransaya мы оказались единственными посетителями в этот час, и вокруг нас сразу засуетились улыбчивые хозяева. Приятное место и приятные люди. Нам накрыли столик во внутреннем дворике, в тени буйно вьющихся по стенам растений, и вскоре перед нами стояли тарелки с золотистой, покрытой тонкой хрусткой корочкой и источающей умопомрачительный аромат титикакской форелью. Труча криолла. Так она тут называется. В дальнейшем, заходя в местные рестораны, мы с порога бросали: "Сеньор! Труча, кока". Просто, как пресловутое "Матка! Млеко, яйки" немецких оккупантов. Рядом с каждой тарелкой нам поставили по небольшой бежевой чашечке с заваренными листьями коки. Четыре вилки взвились в воздух. "Стойте!" дико заорал я, хватаясь за фотоаппарат. Следущие десять минут, мы запечатлевали друг друга, компануя незатейливые натюрморты и жанровые сцены: Труча титикакская нетронутая, с гарниром; труча слегка надкусанная; одинокая труча без гарнира (когда сожрать-то успели?!); Леша с Шуриком весело улыбаются над тарелками с тручей; Леня, интеллигентно склонившийся на тарелкой тручи; Таня с сытой улыбкой и с Лениной тручей в руках (свою она уже сьела, не удержалась); и наконец - все четверо с четырьмя тручами. Танина тарелка с объедками предусмотрительно вынесена за кадр. Все то же самое теперь проделано с чашечками коки. Наконец фотоаппараты убраны, и можно показать свое истинное лицо. Благостные улыбки сменились плотоядными. Хруст, треск, чавканье, жирные руки, нечленораздельные реплики. Пустые тарелки. Занавес!
Копакабана оказалась прелестным городком. Расположенная между двумя небольшими горами (или скорее - холмами) на берегу просторной бухты, она служит титикакским жителям главным портом. Справа над городом возвышается Сьерро Кальварио, по непонятной теологической прихоти копакабанцев отождествляемая с Голгофой. Точь в точь, как на знаменитой Виа Делароза, на ней отмечены все 14 станций, а на вершине установлены каменные кресты. С этой вершины открывается прекрасный вид на озеро, и вечером, когда солнце садится в его безмятежные воды, романтически настроенные туристы и местные жители собираются тут в больших количествах. Для начала мы погуляли в порту, посидели на пирсе, болтая ногами над водой, понаблюдали за празднично одетыми индианками, которые выгуливали своих пестрых детишек. Они игрались на песчаном берегу, меж лодок и водных велосипедов, разбросанных тут и там в беспорядке. Когда до заката осталось не больше часа, мы начали подниматься на Сьерро Кальварио. Одышка и головная боль, в следствие недостаточной акклиматизации, живо превратили этот путь в крестный. Я уныло брел вверх, и в голове моей звучала на все лады одна и та же фраза: "Очень даже Голгофа... чем не Голгофа?.. натуральная Голгофа..."
Когда мы оказались на вершине, до заката оставалось еще полчаса. Задул ледяной ветер. Мы сидели на бетонном парапете, как нахохлившиеся гагары на безжизненных скалах острова Врангеля, и угрюмо ждали неземных красот титикакского заката. Закат был красив, но вмеру. Хорошенько повосторгавшись, чтобы не чувствовать себя дураками, мы дружно припустили вниз мимо всех 14 станций. К теплу, к жилью, к теплой, дымящейся труче. Весь остаток вечера у меня раскалывалась голова. В ресторане меня тошнило от одного вида еды, а эти люди, которых я считал своими друзьями, с радостным возбуждением сожрали мою порцию. Тьфу...

Ямпупата трек.

"Сколько времени понадобиться туристу, чтобы попасть из
пункта А в пункт Бэ, если в ориентировании он ни Бэ ни Мэ ?.."
Из задачника для умственно отсталых туристов.

Наш третий день в Боливии начинался так, как должен был бы начинаться любой день моей жизни. Тихая гостиница, я лежу под теплым шерстяным одеялом, никуда не спеша. В голове прозрачная ясность, не замутненная никакими мыслями. Свежий, прохладный воздух струится в окно. Где то, заботливые индейские руки пекут мне свежие булочки и заваривают душистую коку. Не надо на работу. До ближайшего босса 15000 км. Господи! Ты все-таки есть!... Тут я вновь подумал о булочках, затем - о масле с джемом, сладко потянулся, нацепил брюки, и вышел на веранду. Сегодня у нас в программе Ямпупата трек. Это такой пеший переход через весь полуостров из Копакабаны в поселок Ямпупата. Ямпупата (Yampupata) находится на самой северной оконечности полуострова, и к ней ведет живописная тропа, несложная и непротяженная - километров 15.
Легкая акклиматизационная прогулка. Оттуда, из этой самой Ямпупаты, можно на гребной лодке добраться до главной цели нашей титикакиады - острова Исла дель Сол, острова Солнца древних инков. Следуя их верованиям, бог-Солнце родился из вод озера Титикака непосредственно у берегов этого острова. Он вышел на пустынный берег и направился к красивой скале, напоминающей лежащую пуму. Его большие босые ступни глубоко вдавливались в глинистую почву. Он был крупный мужчина, этот Солнце. С неторопливым достоинством он взошел на скалу, окинул взором мир, который ему предстоит освещать до скончания веков, и воспарил. Я знаю, что инки вам не авторитет, что у вас есть компьютер, интернет и поголовное среднее образование, но мы там были, и видели неоспоримые доказательства того, что именно так все и было. Но об этом - позже.
Итак, ранним утром, мы покинули гостеприимную Копакабану. Грунтовая дорога тянулась вдоль берега в сторону невысокого мыса. Слева от нас мерцали холодные, молочные воды озера. Редкие пучки тростника, четкие, как на японской гравюре, были неподвижны. Деловитые утки неторопливо чертили на воде широкие зигзаги. Справа простирались лоскуты полей, живописно недообработаные местными жителями. Посреди одного такого поля мы заприметили двух изящных, мирно пасущихся гуанако. Мы воровато оглянулись - вокруг ни души, владельцев не видно, можно брать. Взяв фотоаппараты наизготовку, мы растянулись цепью и мелкими перебежками двинулись на этих благородных животных. Леша с Шуриком заходили с флангов, кольцо сжималось, и ламы несомненно это понимали, но с места не двигались. Причина их необыкновенного хладнокровия вскоре прояснилась - бедные создания были привязаны к вбитому в землю колышку. Уже не таясь, выпрямившись во весь рост, мы обступили перепуганных мозоленогих, и обфотографировали их со всех сторон самым брутальным образом.
Вскоре дорога пошла в гору, все больше удаляясь от берега. Мы углубились в эвкалиптовый лес, покрывающий большую часть полуострова, причем я мучительно пытался сообразить является ли здесь эвкалипт растением эндемическим, или же, как у нас в Израиле, завезен из Австралии благонамеренными, но недалекими энтузиастами. Единственное, что нам удалось выяснить, это то, что лес этот не естественный, а насажен руками трудолюбивых боливийских граждан. Об этом гордо сообщалось в табличке, поджидавшей нас за очередным поворотом тропы. На этом участке маршрута нам была обещана путеводителем только одна достопримечательность - пещера со статуей девы Марии. Тропа круто забрала вверх, лес стал совсем дремучим, и вдруг, посреди этой чащобы, прямо над тропой, на крутом склоне мы узрели глубокую скальную нишу, огороженную железной решеткой. В глубине ниши, как бы на высоком естественном постаменте, стояла дева Мария собственной персоной. Перед ней на мраморном столике стояли засохшие букетики цветов. Мы осмотрели, прониклись, и пошли дальше. Тропа становилась все уже, а заросли - все гуще. Мы круто спустились вниз, вышли на широкую поляну, и, спустя какое-то время, оказались на берегу озера. Тропа к этому времени стала практически неразличима, да и на схеме, которой мы пользовались, было ясно видно, что к озеру она выходить не должна. Было абсолютно ясно, что мы совершили невозможное - потеряли прекрасную, широкую тропу прямо посреди бела дня. “Дева Мария попутала…” - философски заметил кто-то из нас. Конечно же, золотое правило туризма говорит, что единственно верное решение в такой ситуации - вернуться обратно к пещере и найти продолжение тропы. Но кому же охота переться назад, когда через 1-1.5 км тропа все равно выйдет к берегу, к близлежащему поселку. Вдоль берега тянулся галечный пляж, кое-где поросший тростником, вид озера радовал глаз, и мы решили, что возвращаться нет никакого резону. Однако, метров через 300 береговая линия сделала резкий поворот и, само собой разумеется, в этом месте пляж закончился, и в воду уходили довольно крутые скалы. Здесь уже не наблюдалось никаких следов человеческого пребывания. На голых серых валунах лежал выбеленный солнцем череп ламы. "Если бы вдоль берега можно было пройти к поселку, то кто бы стал переться через лес. Да здесь бы целую дорогу протоптали" - глубокомысленно (а главное - своевременно) заметил я. На меня посмотрели с сожалением, но ничего не сказали. С одной стороны, конечно, может дальше будет еще круче, а с другой - иди знай. Может стоит только перелезть через этот мысок, а там уже - дорожка скатертью до самого поселка. Заманчиво, черт побери. Леша траверсирует по скалам мысок и делает нам знаки, мол, валите все сюда, тут вполне ходябельно. Мы перелазим через мысок, и видим, что и вправду - вот она, наша дорожка скатертью. Ужасно довольные собой, мы топаем по этой скатерти, но уже через пару сот метров оказываемся на краю стола... За изящным поворотом береговой линии, когда до поселка, судя по всему, уже рукой подать, открылся новый мыс, да с такими скалами, что нечего было и думать пролезть по ним в ботинках, да с рюкзаками.
"Надо возвращаться" - сказал я. "А может мы проплывем вдоль скал?" - с тихой тоской в голосе сказала моя жена. "Температура воды в Титикаке - 11 градусов круглый год" – четко отрапортовал я. Таня смерила меня взглядом, в котором явственно читалось : "Вечно ты все наломаешь, отличник хренов..."
"А может мы поднимемся прямо вверх по склону, а там где-нибудь пересечемся с тропой?" - предложил Леша, изо всех сил изображая энтузиазм. Все задрали головы. Насколько хватало глаз, над нами был крутой, голый склон. "Ага" - сказал я - "а если не пересечемся, то уже не спустимся. Там и останемся. Как отец Федор." Поразмышляв какое-то время, мы пришли к компромиссному варианту - вернуться к тому месту, где мы сможем не только подняться наверх, но и, в случае чего, спуститься обратно, и там уже попытаться воплотить в жизнь Лешину идею. Мы вернулись до места, где склон несколько выполаживался, и полезли вверх. Первым лез Шурик, его скрывали заросли, и мы лишь периодически перекликались: "Эй, Шурик, есть что-нибудь?!". "Ничего нет, но сейчас будет тропа!" - отвечал Шурик с неизменным оптимизмом молодости. Наконец, задав свой вопрос в очередной раз, мы получили от Шурика неожиданный ответ: "Есть две новости - хорошая и плохая. Сперва хорошая: я на тропе. Теперь плохая: это не та тропа, что мы ищем, а дальше подниматься невозможно..." Вскоре мы стояли возле Шурика и огорченно обсуждали ситуацию. Хорошая новость оказалась здорово преувеличенной. То, что Шурик назвал тропой, оказалось не более чем козьей тропкой, траверсировавшей крутой травянистый склон прямо под грядой крутых скал тянувшихся над нами на сколько хватало глаз. Разглядеть эти скалы снизу, с берега, мы никак не могли. К этому моменту мы потеряли уже столько времени и зашли так далеко, что в нас пробудилась некоторая спортивная злость, и даже такой педант, как я не предлагал вернуться назад. Мы решили, что - гори оно все синим пламенем, вернуться мы всегда успеем. И мы пошли по козьей тропе, решив, что козлы, ходившие тут до нас - не дураки, знали, что делали. Ну, те козлы может были и не дураки...

Итак, первым у нас скакал молодой козлик Шурик, за ним, глубокомысленно обсуждая сложившееся положение, шествовали прочие члены стада, а замыкал процессию я - опытный, старый козел. Так мы шли довольно долго, пока не подошли к месту, где тропа прерывалась, а впереди был крутой склон, траверс которого был явно не по силам таким козлам, как мы. Единственную надежду нам подавала широкая скальная расщелина, тянувшаяся вверх мимо нас, и там, наверху, возможно, выходящая на более пологий склон. Расщелина была довольно крутая, а скалы в ней - паршивые, осыпающиеся, поросшие какими-то сугубо местными колючими растениями, похожими на алоэ. Было очевидно, что пролезть вверх мы ее сумеем, а вот спуститься обратно - уже никак. Никакого снаряжения кроме шнурков на ботинках у нас не было. В двухстах метрах свободного полета под нами синели безмятежные воды озера Титикака. Образ отца Федора вновь всплыл у меня перед глазами, но уже и обсуждать-то было нечего, поскольку в момент, когда я подошел к расщелине, Шурик уже стоял наверху, на противоположной стороне, и радостно махал нам панамкой. "Наверно снова тропу нашел..." - саркастически сказал я Тане. Леша как раз преодолел первый, самый сложный, участок лазанья и теперь сидел на узкой полочке, поджидая остальных. "Леша," - сказал я - "Если ты полезешь дальше, то ты уверен, что сможешь оттуда спуститься?". "А я уже и отсюда не смогу спуститься" - озадаченно ответил Леша, подтверждая самые худшие мои опасения. Итак - Рубикон пересечен, назад пути нет. Осторожно, стараясь не оступиться и проверяя рукой каждый камень, мы пролазим расщелину и присоединяемся к Шурику, который излучает неистощимую энергию и оптимизм. До ближайшего поворота у нас есть прекрасная козья тропа, а там чего-нибудь придумаем. И вот, такая картина: идем мы гуськом вдоль склона, такого желтого, покрытого сухой травой и всякими колючими местными изысками, ну там агава, алоэ какое-то, иногда - кактусы, а далеко под нами, на синей титикакской ряби покачивается лодочка местного рыбака. Он про рыбалку забыл, голову задрал - аж сомбреро потерял, и наблюдает за нашим продвижением. Готовит односельчанам новый "рыбацкий рассказ". Да только кто ж ему поверит, что пятеро туристов с жирного Запада, у которых денег - как мух на навозе в жаркий день, проводят свое драгоценное время, лазя по склонам, на которых испокон веков ничего кроме гадюк не ползало. Мы себе идем, а рыбак этот не отстает, сопровождает нас вдоль берега, и периодически руками нам знаки подает. Мол давайте ко мне, я вас прямиком в поселок сплавлю. Ну ты, мужик, и балда! Да если бы мы могли к тебе спуститься, мы бы там и сами чего-то придумали... Но вскоре оказалось, что мужик этот вовсе не дурак, а имеет на наш счет четкий коммерческий план. Тропа наша неожиданно привела нас к спуску в широкую естественную бухту, поросшую леском. Тут и там торчали пни и валялись стволы, с отчетливыми следами рубки и пилежки. Спуск к воде не представлял здесь никакого труда. Мы жутко обрадовались, стали друг друга поздравлять и хлопать по плечу. Ну как же, раз есть лесопилка, значит есть и тропа к ней от поселка. Мы посмотрели на нашего рыбака - он махал нам руками пуще прежнего, чуть из лодки не вывалился. Мы неспеша, со вкусом, обсудили умственные способности боливийских рыбаков в свете теории о благотворном влиянии фосфора, аккумулированного в теле рыб, на работу головного мозга, нашли эту теорию недостаточно обоснованной, и пошли искать тропу в этот чертов поселок. Туда посмотрели, сюда сбегали... Что за ерунда - нету тропы! Ни человечьей, ни козьей. Сели мы на теплую послеобеденную почву, и с ненавистью смотрим на нашего спасателя. И как же мы сразу не догадались, что деревья в поселок по воде сплавляют. А мужик наш перестал махать, успокоился, и всем видом своим говорит - а никуда-то вы от меня, голубчики, не денетесь. Сумму наверно фантастическую в своей голове пестует. Это вам не ведро форели нарыбачить, тут - золотое дно, при правильном подходе. А мы сидим пыльные, с утра ни жрамши (а день-то уже на убыль идет, между прочим), от физических усилий на непривычной высоте в бошке колокола звонят, и такая нас злость разобрала. Хрен, ты нас дождешься! Ты, мужик, таких буржуев, как мы еще не видел. Мы дружно встали, отряхнулись и направились прямиком к скалам, к тому месту, которое рассекала широкая трещина, ведущая куда-то наверх. Лазание оказалось не сложным, Шурик первым уверенно прошел трещину, огляделся, и сообщил нам, что есть тропа. У Шурика всегда и везде есть тропа... Я оглянулся назад. Старый рыбак с печальным удивлением провожал нас взглядом. Перед ним лежало что? Правильно - разбитое корыто!..
Мы вылезли по трещине наверх и обнаружили, что на этот раз наши приключения и вправду закончились - несколько десятков метров пологого спуска, и мы уже на окраине поселка.
Мы долго-долго тащились вдоль села в поисках пищи и воды. Кто не успел - тот опоздал. Те немногочисленные туристы, которые следуют этим маршрутом, прошли это место часа 3-4 назад, продуктовые лавки закрылись, и село погрузилось в сон. Наконец, поняв, что природа этого места такова, что милостей от нее ждать не приходится, мы решили взять их, эти милости, силой. Потоптавшись у закрытых дверей очередной лавки, мы стали стучаться в ворота соседнего двора, предположив, что там и обитают ее владельцы. К нам выскочил испуганный молодой парень и повел нас в свои закрома. Магазинчик был явно ориентирован на своих, местных, так что в нем мало что было, а то, что было - было расфасовано в мешки и многолитровые банки. Была одна бутылка кока-колы. Мы купили рыбных консервов, хлеба и печенья и пошли искать место для своего убогого пиршества. И тут же наткнулись на целый туристический центр местного масштаба. К нашим услугам были: гостеприимный дом с ресторанчиком во дворе, деревянная пристань, у которой покачиваются на воде прелестные тростниковые лодочки, черная пушистая альпака, задумчиво жующая солому, короче - все то, о чем мечтает голодный и усталый турист с потертыми ногами. А мы так ломились в этот дурацкий сельпо! Я чувствовал себя путником, который напился теплой, мутной воды из лужи, не дойдя ста метров до прохладного прозрачного источника. Из дома навстречу нам вышел улыбающийся мужчина индейской национальности, в красном пончо и высокой, красной же, шерстяной шапочке. Он предложил нам поесть, покататься на лодке по озеру и остаться на ночевку - все вместе, или в любой комбинации. За катание на лодке
он, в принципе, денег не берет... Мы переспрашиваем его два раза на испанском, и еще раз - на языке глухонемых. Да, мы все поняли верно, и, если совесть нам позволит, мы можем не платить. Нам уже стыдно. Похоже, наша совесть в доле с этим парнем. Мы очарованы, мы покорены, мы идем на причал мимо волоокого альпака по имени Сальвадор и с блаженными улыбками погружаемся на туго сплетенную тростниковую пирогу, нос и корма которой плавно загнуты высоко кверху, словно туфли старика Хоттабыча. Сальвадор, не переставая жевать солому, провожает нас мудрым, всепонимающим взглядом. На корме нашей лодки, широко расставив ноги в кожаных сандалиях, стоит наш меднолицый друг. Мы расслабленно лежим на дне пироги у его ног, мы доверяем ему, мы - его бледнолицые братья. Глубокие морщины на его прокаленном солнцем лице разглаживаются - он улыбается нам. Длинным деревянным шестом он упирается в дно. Усилие, упругий толчок, и - тихо шуршит, раздвигаемый носом лодки тростник. Мы плывем по озеру Титикака точно так, как плыли по нему прадеды нашего краснокожего друга сотни и тысячи лет назад, до того самого момента, пока не явились сюда наши собственные прадеды (ну положим я-то не испанец...) со своей воняющей железом цивилизацией. Мы бесшумно скользили меж пучками тростника, жмурясь от солнечных бликов, вспыхивавших на маслянистой ряби. Красивые черные утки неторопливо сторонились нас, а я, наоборот, интересовался ими и подсматривал их интимную жизнь в длиннофокусный обьектив, радуясь своему перед ними техническому превосходству. Мы сделали широкий круг по озеру и вернулись к пристани. А по мне, так могли бы еще плыть и плыть...
Впрочем, теперь нас ждали наслаждения другого свойства. Мы сидели во дворике, за широким деревянным столом, подставив босые натруженные ступни вечернему солнцу, и тянули носом воздух, улавливая возвышающийся до мощи симфонии аромат жарящейся тручи. Какая это была труча!!! Сладкий спазм сводит мне желудок при одном воспоминании о ней. Мы вылизали тарелки, расплатились с этим парнем так, что заткнулась бы самая привередливая совесть, и вышли в путь. Нас ждал Остров Солнца, и было бы удивительно нелепо прибыть на него в полной темноте.
Но вот, наконец, и Ямпупата. Крохотный поселок погружен в сонное запустение. Край света. У дороги стоят человек шесть немолодых, но жилистых мужичков и обсуждают свои крестьянские или рыбацкие дела. Наше появление вызвало легкий переполох - мы были неожиданные, хоть, в принципе, и желанные гости. Нас возбужденно обсудили на непонятном нам языке Аймару. Наконец, от их озабоченного коллектива отделился мужик, которому очевидно доверили переправить нас через пролив на остров. Более всего он походил на Харона. Босые ступни его были исковерканы, на каждой руке недоставало по пальцу, а суровое его лицо было обезображено огромным флюсом. Было ясно, что мы поплывем с человеком, которому нечего терять в этой жизни.
Он провел нас к причалу, у которого были пришвартованы разнообразные посудины, в том числе и моторные, и иногда - вполне приличные. Харон выбрал для нас гребную, из тех, что по-хуже, и распределил нас по деревянным лавкам таким образом, чтобы это корыто продержалось на воде как можно дольше. Он ободряюще улыбнулся нам здоровой половиной лица и налег на весла. Судя по всему, пятеро пассажиров со шмутками были предельной нагрузкой для нашей шлюпки - мужик упирался изо всех сил, но шла она тяжело, нехотя.
Вскоре она начала наполняться водой, и Харон заботливо указал нам куда поставить ноги, чтобы они не промокли. Раз заботится о ногах, значит надеется доплыть, подумал я. Как бы случайно, без всякой причины, у нас затеялся разговор. Мы обсудили температуру воды в озере, расстояние до берега, крутизну прибрежных скал. Кто-то задумчиво сказал, что на все наплевать, но вот фотоаппарат - жалко. Мы удалялись от мыса все дальше в открытое море (ну не звучит "открытое озеро" , не звучит...), в лицо летели брызги с весел, в косых закатных лучах желтели низкие берега Исла де ла Луна - Острова Луны, а еще дальше, над ними, розовели ледовые склоны горы Илампу, подернутые вечерней дымкой. Когда мы выплыли на середину пролива, Харон извлек откуда-то бутылочку с жидкостью, которая, конечно же, была алкогольсодержащей. Лицо его приняло значительное выражение, и он привлек наше внимание нарочитым жестом, давая понять, что совершается обряд. Затем, неторопливым движением морского волка и тертого калача он поднес бутылку к губам, отхлебнул из нее, а оставшееся торжественно вылил за борт. Старик и море. Классика. “Эх, “ - подумал я - “то, что для одного народа - священнодействие, то для другого - тяжкий грех: вот так вот взять да вылить спиртное в воду!.. “ Как бы там ни было, очевидно озерный бог остался нами доволен, и, спустя час, мы приблизились к безлюдному берегу Исла дель Сол. Я подивился романтичности происходящего - ни жилья, ни причала, только невысокие прибрежные скалы, на которые мы выбрасываем свои рюкзаки из качающейся на волнах лодки. Затем, по одному, выбираемся на них сами. Как позже выяснилось, и жилье и причал были несколько дальше, в удобной бухте, но наш паромщик, очевидно, упахался до такой степени, что выгрузил нас при первой же возможности. Мы тепло попрощались с ним в наступающих сумерках. Поднявшись вверх по склону, мы увидели и бухту, и причал, и отчетливую тропу ведущую на широкий гребень на котором, судя по описанию, нас ждали сытный ужин и уютный ночлег. Оттуда нам навстречу сбежал парнишка лет десяти, который дежурил на тропе, ловя туристов, прибывающих на остров, и направляя их в гостиницу при которой он состоял. Он расписал нам все прелести, которые ожидают нас наверху, и мы покорно побрели за ним в сгущающихся сумерках. С гребня открывался изумительный вид на закат. Под нами простиралась широкая лагуна, окруженная черной, как смоль грядой. Вода в лагуне была неподвижна, как темное стекло, в котором отражалась оранжевая закатная полоса неба. Все это великолепие постепенно угасало, и, уже в полной темноте, мы пришли в крохотный поселок, состоявший из нескольких гостиниц и других построек, не столь очевидного назначения. С видом охотника, принесшего в стойбище обильную добычу, малыш сдал нас хозяину гостиницы, и тут нас ожидало большое разочарование. Мест в гостинице не было. Хозяин с хозяйкой оказались молодыми, деловыми ребятами, одетыми вполне современно. Они были искренне огорчены, но, конечно, не больше чем мы сами. У нас был тяжелый день, мы хотели есть и спать. Наш малолетний ударник гостиничного труда, очевидно, получал зарплату в соответствии количеством добытых туристов. Дальнейшая утилизация ценного сырья его не волновала. Озадачено почесав в затылке, и, как бы извиняясь, нам предложили поселиться в недостроенном здании, которое в будущем обещало затмить все существующие на гребне постройки. Нас заверили, что, хотя света там еще нет, но все остальное – в полном порядке. К примеру, есть баньо. "А, баньо!" - оживился Леня. "Баньо с горячей водой?" - спросил он хозяйку, как бы не сомневаясь в положительном ответе. Величайшее изумление и смущение отразились на ее лице: "Ноу, сеньор... Тридцать раз сорри, но горячей воды в баньо нет".
"Как так - нет?!" - вскипел Леня - "Что это за баньо без горячей воды! Кому нужно такое баньо!" Хозяева стояли перед Леней, как провинившиеся школьники. Они бы покраснели, как раки, если бы и так не были индейцами. Им было стыдно за себя, за свой остров и за всю Боливию-матушку. И тут до кого-то из нас (кажется это был Леша) дошло: "Леня, баньо это не баня, баньо это туалет по-испански" - зашипел он Лене, теребя его за рукав. "Как туалет?... Почему туалет?... А я думал это баня..." - сразу успокоился Леня. Он понял, какие абсурдно высокие требования (туалет с горячей водой!) он предъявил несчастным хозяевам, и ему стало неловко. "Ха-ха!" - подлил я масла в огонь - "Ты чо, Ленька, какая баня?! На кой ляд она тебе здалась – почешись, где чешется, и ладненько... " Как и следовало ожидать, из всех возможных удобств в этом приюте было только одно - пластиковая канистра с удобной ручкой. Ею сливали воду в туалете, в который мы ходили на другой этаж, освещая себе дорогу налобными фонариками. Зато накормили нас на славу, и такой жирной, нежной тручи мы не едали ни до, ни после. Постели наши были мягкими и чистыми, мы забрались под три одеяла из шерсти кучерявых андийских лам, и уснули, так безмятежно, как никогда не спят миллионеры в пятизвездочных отелях на Багамских островах. Я очень в это верю.

Исла дель Сол.

"Солнце - огромный плазменный шар, в недрах которого протекают термоядерные реакции.
Солнце - звезда, желтый карлик, с температурой поверхности 6000 градусов.
Солнце родилось пять миллиардов лет назад... из вод озера Титикака!!!! "
Боливийский учебник астрономии. Глава первая.

На следующее утро в столовой мы оказались первыми посетителями. В просторной комнате было пустынно и по-утреннему холодно. Закутанные в теплые флисы, мы сидели за пестрой скатертью с боливийскими национальными узорами, и, прихлебывая из дымящихся чашек горячий матэ де кока, неспеша обсуждали свои планы на сегодняшний день. Пока один из нас высказывал свое мнение, все остальные кушали свежие, только с огня, булочки, периодически домазывая обкусанные места маслом и вареньем. В этот ранний час на кухне дежурила одна только девчушка - дочка хозяев. Она подносила нам добавку с той беззаботной легкостью, с какой дети расстаются с деньгами своих родителей.
Сегодня в наших планах значился переход через весь остров, с попутным осмотром всех местных достопримечательностей. Первой из них была Escalera del Inca (Лестница Инков) - каменная лестница, спускающаяся к берегу от того места, где природный источник родниковой воды был оборудован инками для нужд их древнего населения. Спуск с гребня к этому источнику занял не более получаса. Жилистые местные старушки, размахивая хворостинами, гнали скотину на пастбища. Разнородная мясо-молочная братия брела сквозь клубы пыли, подсвеченные низким утренним солнцем. Мы дошли до окраины поселка и по крутой тропе спустились к источнику. Из невысокой стены, сложенной из плотно пригнанных друг к другу каменных блоков, били три прозрачные струи. Вода, которую испанцы, в свое время, считали возвращающей молодость, падала в небольшой каменный бассейн и оттуда стекала к берегу озера вдоль широкой каменной лестницы. Мы с удовольствием напились прохладной воды и наполнили свои бутылки. К бассейну подошла древняя, согнутая колесом старушка, закутанная в яркий шерстяной платок. Она набрала большое ведро воды, но перенести его через каменный бортик бассейна не смогла. Мы подали ей ведро, и она медленно потащила его домой, вверх по крутой тропе. От источника мы вернулись назад, к первым домам поселка, откуда начиналась тропа, траверсирующая северо-западные склоны острова. У этих первых домов нам повстречалась изумительно фотогеничная троица - две девочки (на вид лет 10 и 8) с малышом-братишкой. Девочки были одеты в шерстяные кофты и в пышные, тяжелые юбки, столь любимые непрактичными боливийскими женщинами.
На головах у них красовались жесткие фетровые шляпы - неотьемлемая часть национального одеяния. Шляпы эти более всего напоминают летающую тарелку классической формы, окаймленную шелковой ленточкой, вместо положенной ей, по свидетельству очевидцев, шеренги круглых иллюминаторов. Малыш был одет в обычную флисовую кофту, а на голове он носил стандартную детскую панамку с козырьком и с желтыми мишками. В руке он держал пустую бутылку из под кока-колы, как бы лишний раз подчеркивая свою причастность к западной цивилизации, в пику своим старомодным сестричкам. Любой фотограф много бы уплатил, чтобы запечатлеть эту троицу, и, как оказалось, троица прекрасно это знала. Увидев нас, девчушки заулыбались, оживленно защебетали и недвусмысленно дали нам понять, что с радостью дадут себя сфотографировать в обмен на энную сумму в местной валюте, которая, кстати, называется боливиано. Валюта "имени мене...", как сказал бы классик советской сатиры и юмора. Мы немедленно согласились, и детки, с неожиданным профессионализмом, выстроились перед нами, с учетом выгодного для съемки освещения, и дружно сделали "чи-и-из". Мы возбужденно засуетились с фотоаппаратами, меняя зумы и ракурсы, и нащелкивая драгоценный этнографический материал. Затем, мы выдали малышам по боливиано, давая понять, что сеанс окончен. Мы были уверены, что заработав себе на леденцы, карапузы будут счастливы, но мы их недооценили. С деловитой напористостью строительного подрядчика, старшая из фотомоделей потребовала утроить гонорар. Мы слегка остолбенели. Особенно огорчился Леня, который, как мы уже успели заметить, любил маленьких детей с ностальческим надрывом человека, успевшего уже призабыть, что это за птицы такие, маленькие дети. Я, как человек, в круг ежедневных обязанностей которого входит общение с субъектом младшего школьного возраста, пришел в себя первым. "Фиг с маслом!" - сказал я - "большие деньги развращают неокрепшую детскую психику!" И детская психика прекрасно меня поняла. Она была не по годам смышленной, эта психика.
Психика тут же потеряла к нам всякий интерес и удалилась с довольным видом, который плохо вязался с только что отвергнутыми денежными притязаниями. На этом наши платные фотосеансы не закончились. Мы шли по безлюдной тропе, наслаждаясь видами, которые я не побоюсь сравнить с видами Французской Ривьеры, тем более, что не все из читающих эти строки отдыхали на Французской Ривьере. Слева от нас - склон, поросший сосновым лесом, справа - бесконечное водное пространство глубокого синего цвета. Ближе к берегу, как плавники исполинских рыб, торчат из воды крутые скалистые острова. Вдалеке, на горизонте, белеет хребет Кордильеры Реал. Мы топаем по пыльной тропе прямо посреди всего этого великолепия, и свежий ветерок приятно обдувает наши распаренные ходьбой, давно не мытые тела. И тут, в эту картину вписывается деталь, дополняющая ее до неправдоподобного совершенства. Нам навстречу идет молодая, со скидкой на тяжелую жизнь, женщина в национальной одежде - десять юбок, яркий шерстяной платок, на голове летающая тарелка. Все как полагается. В платке за спиной у нее сидит смуглая кроха в смешной голубой панамке и с интересом взирает на мир. На длинных веревочках женщина ведет двух красивых лам породы гуанако. Мы с Леней, два завзятых фотографа, сглотнули слюну. Однако, держимся - волю рукам не даем. Ну, то есть, за фотокамеры не хватаемся... Женщина поровнялась с нами, остановилась и жестами показывает - ну, мол, чего же вы?! Давайте, фотографируйте!..
Уговаривать нас не пришлось, и искусительница тут же была подвергнута групповому фотографированию. Щелкаем мы затворами, а сами умиленно рассуждаем: какая она умница, какая - продвинутая, и не стесняется совсем. Нет, непременно нужно ее отблагодарить. Дадим ей три... нет - пять боливиано! А пять боливиано почти равны одному североамерикано. То есть деньги для боливийского гражданина заметные. Тут горные носильщики за 10 баксов целый день на себе тяжеленный рюкзак тащат, и считается, что они деньги лопатой гребут. И вот, отсняли мы, что хотели, и протягиваем ей деньги. Она берет деньги и показывает нам – мол, вы чего это, ребята?! Вы (показывает на Лешу с Шуриком) по два раза щелкнули, ты (в Ленину сторону) - три раза, а ты - да, да, к тебе, лысый, обращаюсь... - целых четыре раза! А каждый кадр - 3 боливиано. Итого, 11 на 3 - целых 33 боливиано. А, чтобы мы не сомневались, она нам еще и на пальцах показывает. Но мы, долго не раздумывая, так же, жестами, ей обьясняем – ты, дорогая, это брось, мы тоже не вчера родились, знаем что почем. Люди тут за пять боливиано горбатят - света белого не видят, а ты - нос воротишь! Предложилась ты нам сама? Сама! О деньгах разговор шел? Не шел! Так что - имей совесть, и расстанемся полюбовно.
Идем мы дальше, и ребята меж собой продолжают обсуждать ее ненасытную меркантильность. И тут я за нее вступился: "А чего это мы собственно решили, что она много берет?! Вон другие-то женщины не даются, лица закрывают. Может это они так честь свою берегут. Может, давать себя чужим мужикам фотографировать у них - чистая проституция?! За поруганую честь пять боливиано - это ж просто пощечина! У нас проститутки тоже небось побольше инженеров закалачивают". "Если это так, то мы сегодня растлили малолетних" - мрачно сказал Леня... В итоге, мы решили, что давать деньги детям - аморальное поощрение попрошайничества и, в дальнейшем, свое приязненное отношение к ним выражали с помощью конфеток и жвачек.
Тропа наша многократно проходила через небольшие поселки, мы наблюдали местных жителей, а они - нас. Должен сказать, что редкие конфликты (чаще всего – денежные) дают колоритный материал для рассказа, но, возможно, создают у читающего искаженное представление о характере простых боливийцев. Так вот, в подавляющем большинстве, они - спокойные, приветливые и неконфликтные люди, о которых я вспоминаю с большой приязнью. Просто, в силу иронического и насмешливого характера, я не слишком склонен к описанию умильных или возвышенных сцен. И вот вам пример положительного свойства - в одном из поселков мы познакомились с замечательным парнем лет 10-ти, который сам попросил его сфотографировать, долго сопровождал нас, показывая нам дорогу, а, напоследок, подарил каждому из нас по камешку-талисману. Ну вот, теперь я политкорректен, как представитель американского госдепа!... Парнишка провел нас до местного футбольного поля, и там мы с ним тепло распрощались. Тут я должен вставить пару слов о боливийском футболе. Боливийцы любят футбол большой неразделенной любовью, впрочем, как и наши соотечественники - израильтяне. Они играют в футбол везде - начиная с Ла Паса и кончая последним селом, затерянным в высокогорье, но слышал ли кто-нибудь об успехах боливийской сборной? Злые языки рассказывают, что боливийцы всеми правдами и неправдами заманивают иностранные команды на свой поднебесный стадион в Ла-Пасе, и там дают бой ослабленному горной болезнью противнику. Результатов, однако, не заметно. Как бы там ни было, на Исла дель Сол мы наблюдали один из самых колоритных футбольных матчей в своей жизни. Футбольное поле было расположено в месте изумительной красоты - прямо на берегу озера, на фоне белоснежных склонов массива Илампу. Две команды, синяя и желтая, увлеченно гоняли мяч, поощряемые многочисленными болельщиками, собравшимися со всего острова. Судя по некоторым признакам, местная команда проигрывала. Я валялся на траве, утомленный красотами, и, щурясь, как сытый кот, наблюдал за мячом, то и дело взлетающим над шеститысячным горным хребтом в синее полуденное небо.
Вскоре мы пришли к главной цели нашего сегодняшнего перехода - поселку Чаллапампа (Cha'llapampa), расположенному на берегу глубокой бухты. Это самый крупный населенный пункт на острове, и единственный порт, откуда регулярно уходят катера на Копакабану. Мы собирались поселиться тут в гостинице, а ближе к вечеру сходить на северную оконечность острова, где расположены руины Чинкана - главная местная археологическая достопримечательность. Утром следующего дня мы должны вернуться катером в Копакабану, а оттуда - в Ла Пас. Не доходя пару сот метров до центра поселка, мы наткнулись на вывеску гостиницы. Несмотря, на то, что под этим основательным словом я подразумеваю далеко не то же самое, что рисуется воображению туриста, ограничивающего свои путешествия посещением Парижа и Лондона, все же в нас теплилась некоторая надежда помыться под душем, что естественно даже для самых неприхотливых людей. Так вот, вывеска нам это обещала, и мы постучались в дверь. Нам открыл жилистый дедок, насторожено осмотрел нас, и ввел в свои владения. Стерильная чистота, свежевыбеленные домики и кусты роз во дворе произвели на нас впечатление. Нам предложили два домика - четырехместный для Леши, Лени и Шурика, и трехместный для нас с Таней, причем дедушка не приминул обратить наше внимание на тот факт, что в финансовом отношении было бы куда разумнее нас уплотнить, но он не настаивает на этом, учитывая наш западный индивидуализм и общую избалованность. Вообще же, он забавно напоминал эдакого прижимистого украинского дедка, хозяина, у которого всегда и во всем царит идеальный порядок, и в котором естественное желание получить прибыль, борется с опасением, что безалаберные источники этой прибыли нарушат этот его драгоценный порядок. Мы уже почти ударили по рукам, но тут Леня, в качестве финансиста ответственный за эффективность наших денежных вложений, заметил, что неплохо бы осмотреть душ. Какой такой душ? Нет у меня никакого душа! - скорее возмущенно, чем растерянно пожал плечами дедок. Мы поняли, что, заказывая вывеску для своего заведения, старик ничем не ограничивал фантазию принявшего заказ художника. "А баньо? Баньо у тебя есть?" щегольнул Леня новым, недавно выученным словом. Старик просиял - что за вопрос! Есть прекрасное баньо, но не здесь, конечно, а за околицей - кто ж гадит в собственном доме... Мы переглянулись, сказали старику в утешение, что может быть еще вернемся, и пошли дальше, не сомневаясь, что в центре поселка нас ждут куда более фешенебельные отели. Однако очень скоро мы вернулись к старику, как побитые собаки. Все прочие гостиницы, обладая теми же недостатками, не могли похвастаться ни чистотой, ни тишиной дедушкиного санатория. Мы расположились в отведенных нам домиках, и я пошел купаться в колонке, стоявшей посреди двора в окружении желтых роз. Чуть поодаль, в тени навеса, сидела женщина, связанная со стариком неясными мне родственными узами и вязала какое-то пестрое изделие с помощью устройства, которое в наших краях сочли бы украденным из исторического музея. Я подставил спину под ледяные струи, покрякивая от удовольствия. Женщина оторвалась от своего занятия и уставилась на меня с тем выражением ужаса и любопытства на лице, какое вызывает у людей простодушных любое извращение человеческой природы. Волосатый мужской торс произвел на нее не меньшее впечатление, чем диковинные всадники-кентавры Писсаро на ее предков. Я ободряюще улыбнулся ей, чем привел ее в окончательное замешательство. Вообще же, мы обратили внимание, что Боливия - страна довольно пуританская, где не только не увидишь легкомысленно одетую женщину, но даже и мальчишки не снимают рубашек в самую теплую погоду. Отчасти это обьясняется прохладным климатом Альтиплано, но главная причина, конечно, кроется в длительном испанском прошлом этой страны. Не заметили мы в Ла Пасе и сомнительных ночных заведений. Похоже, что секса в Боливии нет.
Пообедав и отдохнув, мы отправились осматривать обещанные нам руины. На выходе из поселка нас обилетили, поскольку посещение инкских развалин - мероприятие не бесплатное. Билет стоит один доллар и включает в себя так же посещение местного музея, в котором хранятся вещи с подводного археологического комплекса Марка Пампа. Руины Чинкана находятся всего в двух километрах к северу от Чаллапампы, но мы не сразу нашли их. Первое, что нам попалось - были жалкие развалины, за осмотр которых никто не дал бы и 10 центов. Такое убожество могут соорудить любые инки (а также - зинки или маринки) за неполный рабочий день. Нам было неловко за великую индейскую цивилизацию, и мы продолжили поиски чего-то такого , что выглядело бы пусть не на миллион, но хотя бы на тот один доллар, который мы заплатили. И вскоре мы пришли к месту, в котором опознали арену великого космологического события древних инков - рождения Солнца из вод Титикаки и его вознесения на небосвод. Остров в этом месте сужался до неширокого пологого гребня, по центральной оси которого бежала главная туристическая тропа. Справа от тропы возвышалась Скала-Пума, Тити Карка, послужившая новорожденному светилу трамплином в небо, и давшая озеру его название. Мы нашли, хоть и не без труда, точку, с которой скала и вправду напоминала исполинскую кошку, не то отдыхающую, не то затаившуюся перед прыжком. Слева от тропы древние расчистили широкую площадку для своих кровавых церемоний. Посреди площадки, на четырех обтесанных каменных тумбах лежала массивная плита . Аккуратно обработанные, правильные каменные кубы были расставлены по кругу вокруг этого троглодитского стола, словно табуретки. Все это напоминало ни то место для пикника в парке Кармель, ни то стол для первобытного пинг-понга человеческими головами. Думаю, второе ближе к истине. Внимательно осмотрев Скалу-Пуму, мы обнаружили гигантский, примерно метровой длины, след человекоподобной ступни, которая, как вы конечно догадались, могла принадлежать только Солнцу. Нечто подобное я видел в Храме Омара на Храмовой Горе в Иерусалиме в те благословенные времена, когда туда еще можно было войти, не рискуя быть растоптанным благочестивыми подданными аллаха. Там экспонируется скала со следом пророка Мухамеда, который оставил этот след, оттолкнувшись от скалы в процессе вознесения на небо. Не в пример пророку, след Солнца был и крупнее и отчетливее. Возбужденно обсуждая увиденные нами удивительные свидетельства реальности инкского космогонического сценария, мы продолжили поиски, и вскоре они увенчались успехом. В паре сот метров к северу от Пумы мы обнаружили обширный лабиринт каменных строений - целый комплекс, спускающийся с гребня по юго-западному склону. Каменной кладке было, конечно, далеко до циклопических стен великого Куско, но в общем сооружение это производило впечатление. Мы погуляли по его запутанным прохладным коридорам и комнатам, поглазели сквозь грубые проемы окон на глубокую, предвечернюю синь озера, повалялись на прогретых за день каменных плитах, оживляя силой воображения покинутые много веков назад развалины. Последним пунктом нашей программы был закат, который мы собирались наблюдать с безымянной и безлюдной вершины, возвышавшейся над северной оконечностью острова, но было еще рано, и мы вернулись к каменному жертвеннику. Мы разлеглись вокруг него, заломив руки за головы, и воображали себе величественные и жестокие сцены, которые несомненно разыгрывались в этом живописном месте. Леня внимательно изучил опору жертвенника и торжественно заявил, что обнаружил ясные следы крови, впитавшейся в камень за века кровавых жертвоприношений. "Бульшит!" - заявил я с апломбом главного натуралиста экспедиции. "Почему же бульшит? Вот здесь жертве отрезали голову, кровь текла по столу и вот тут стекала по камню на землю" - убежденно сказал Леня, пальцем демонстрируя, каким именно маршрутом текла кровь от отрезанной головы. Я лихорадочно думал, пытаясь подвести под свое мнение какое-нибудь прочное биологическое, физическое или, на худой конец, паталогоанатомическое обоснование, но с удивлением понял, что мнение это зиждится на одном лишь пресловутом "коммон сенс". "Леня, абсолютно понятно, что этого не может быть" - заявил я тоном, за которым угадывались эти самые биологические и физические обоснования, столь сложные однако, что здесь не место и не время в них углубляться... Устав от наших академических споров, Леша с Шуриком разыграли сцену жертвоприношения в лицах. В одних семейных трусах, как подобает древнему инку, Леша распластался на грубом каменном ложе. Лицо его приняло выражение, которое, по его мнению, означало предсмертную тоску. Шурик деловито закатал рукава, демонстрируя не свойственные благородному жрецу, мясницкие замашки. Он занес над Лешиным горлом острый каменный скол, и выражение смертной тоски на Лешином лице приобрело недостававшую ему убедительность. "Жрец, не смейтесь! Жертва, откройте горло ножу и поверните голову, так, чтобы кадык был в кадре!.. " - режиссировали мы с Леней.
Между тем, солнце клонилось к горизонту, и пора было идти смотреть закат. Мы поднялись на гору, и перед нами открылся изумительный вид на озеро. Оно лежало, как на ладони - обширные бухты с неподвижной, бутылочного цвета водой, далекий холмистый перуанский берег, розовеющие на закате ледники Анд, острые гребни скалистых островов, окружающих Исла дель Сол, как легкие парусные суда огромный флагманский корабль, и уходящая за горизонт бесконечная водная гладь. И над этим первобытным миром, всеми оттенками красного цвета разгорались перья облаков. Если бы я был Пришвин, я описал бы этот закат на трех страницах, уморив вас до смерти, но к моему сожалению и к вашему счастью - я не Пришвин... Мы досмотрели это великое и вечное представление до последнего лучика света, и, в густеющей темноте, начали спускаться со своего наблюдательного пункта. Проходя мимо Скалы-Пумы, мы сделали свое последнее в этот день открытие. В свете налобных фонариков мы обнаружили еще два исполинских следа, ведущих к легендарной скале. Не было никаких сомнений, что они принадлежат Солнцу. Оба следа были оставлены правой ногой, что привело нас к мысли о том, что вышедшее только что из воды Солнце прыгало на одной ноге, надевая шорты. Это был прекрасный день, и было приятно завершить его таким замечательным открытием.

Возвращение в Ла Пас.

Неприятной моей особенностью является то, что я не только просыпаюсь в условленное накануне время, но и тут же бужу всех остальных. Мы умылись, бодренько слазили по склону (наклонные плиты, 50 градусов, хорошие зацепки) в дедушкин туалет, который царил над местностью, как будка спасателя на Тель-Авивском пляже, позавтракали и отправились в Чаллапампский подводно-археологический музей. Между прочим, там было довольно интересно. Кроме всяких каменных и глиняных изделий, там были и тонкие золотые украшения. Все это нашли в городе, ушедшем под воду несколько веков назад. То есть не город, конечно, опустился, а уровень озера поднялся. Затем мы пошли на пристань и стали ждать катер в Копакабану. Ждали мы довольно долго, и я успел сделать несколько удачных кадров местных старушек. Это была натуральная фотоохота. Камера с телеобьективом лежала наготове, мы непринужденно беседовали, и я следил при этом за приближением очередного обьекта. Когда обьект пересекал видимую только мне черту, я плавно вскидывал аппарат и делал кадр через плечо собеседника. К моей чести, ни одна из бабушек так и не заметила, что подверглась бесстыжей фотосъемке.
Наконец мы погрузились на катер и отчалили. Было грустно прощаться с этим замечательным островом, но утешало нас то, что мы приближаемся к главной части нашей боливианской эпопеи, той, ради которой мы собственно сюда и стремились. Мы уже очень неплохо акклиматизировались - исчезли головные боли, почти пропала одышка, а погода за эти дни окончательно наладилась, и далекий горный хребет сиял всеми своими ледниками на фоне идеально синего неба. Катер мчался мимо извилистых берегов Исла дель Сол. Мы сидели на крыше, обдуваемые прохладным ветром, и это удовольствие с нами разделял единственный, кроме нас, пассажир катера, с редким американским именем Джеймс. Он давно уже путешествовал в одиночку, а это значит, что даже Герасим с Муму показались бы ему желанными собеседниками. Здесь же в его распоряжении оказался наш Леня, который на наших глазах брал неизмеримо более высокие языковые барьеры, чем тот, который отделял его от Джеймса. Они начали беседу с естественного для встретившихся туристов обсуждения стран и дорог. Джеймс спросил Леню который день мы находимся в Боливии, и, услышав ответ, грустно покачал головой: "Оу... А я на четвертый день все еще блевал! Е, е..."
И он выразительно показал, как именно он это делал, на тот случай если мы чего-то не поняли. Затем они обсудили трудности эммиграции (Лениной, естественно), и Джеймс обнаружил поразительное понимание проблемы, поскольку и у него самого (а как же иначе!) какая-то троюродная бабушка была родом из России. Затем, с разговора о российской бабушке, наши неутомимые собеседники перешли на культ личности Сталина, а отсюда уже рукой подать до такой близкой и для русских, и для американцев (хоть и по-разному, конечно) темы, как происки КГБ. Оказалось, что отец Джеймса был большим чином в ЦРУ (ха! А сынок сидит и языком, как помелом чешет! Вот тебе и яблоко от яблони...) и "разрабатывал" какого-то крупного хрена из КГБ. Пеньковский, что ли... " Пеньковский?! Подумать только! Какая удача!" - Леня просто просиял - "А я, как раз столько о нем знаю!". И эта своевременно подброшенная вязанка дров питала жаркий костер их беседы до самого прибытия в Копакабану.
В Копакабанском порту наш катер встречал усиленный спецназом наряд полиции. Они внимательно проверили наши документы и выпустили нас на причал. Мы так и не поняли, что там происходило - то ли ловили какого-то революционера, то ли какого-то торговца наркотиками, что, впрочем, вполне может сочетаться в одном лице. Нам повезло - мы тут же сели на автобус в Ла Пас. Это произошло настолько быстро, что мы даже не успели купить ничего съедобного. Когда мы подъехали к паромной переправе, мы уже были зверски голодны. У нас было пару свободных минут, пока наш автобус грузили на паром, и мы подскочили к женщине, продававшей какие-то не слишком товарного вида фрукты. Мандарины выглядели так, как будто выросли в тундре на открытом грунте - крохотные, зеленые, покрытые какими-то белесыми пятнами. Кроме них имелись в наличии два вида бананов: одни - конвенциональной формы и цвета, но уже изрядно тронутые гангреной, а другие - изящной остроконечной формы, крепенькие и, главное, невиданого нами у бананов цвета - нежно розового.
Вообще-то голодный человек не склонен экспериментировать с едой, но тут соблазн был черезчур велик, и мы купили себе этих замечательных розовощеких плодов. Продавщица смотрела на нас с тревожным недоумением и даже пыталась нам что-то обьяснить, указывая на проигнорированные нами обычные бананы. Дело ясное - хочет сбыть нам залежалый товар, решили мы. Мы отошли в сторонку, очистили себе по банану и надкусили. Несмотря на более чем спелый вид, вкус и консистенция этих бананов были такими же, как у их традиционных собратьев, когда те имеют цвет июньской травы. Без лишних слов, мы опустили эти вечнозеленые растения в мусорный бак, купили в соседнем лотке печенье самого банального вида, какой только сумели найти, и поспешили к причалу. Как мы догадались, мы купили те самые бананы, которые нам многократно подавали в различных ресторанах в печеном виде. В этом, обработанном, состоянии они удивительно вкусны - пальчики оближешь!
Без особых приключений мы приехали в Ла Пас. Горы, которые были укутаны облаками четыре дня назад, теперь были как на ладони, и с дороги открывался изумительный вид на огромную Западную Стену Уайно Потоси. И хоть наш маршрут пролегал с противоположной стороны горы, все равно было приятно, что наша гора так хорошо выглядит. Другой замечательный, можно даже сказать - классический, вид ожидал нас на спуске в Ла Пас. Над гигантской чашей города, заполненной кирпичными коробками зданий, вздымался могучий многоголовый массив Ильимани. "Высоко, однако..." задумчиво произнес кто-то из ребят.

Мы вселились в свой Сеньориал и решили уже сегодня сделать первый круг по турагентствам и магазинам снаряжа, чтобы завтра, когда мы вплотную займемся всеми организационными делами, как-то ориентироваться в особенностях местного рынка. Большинство агенств, магазинов и сувенирных лавок находятся на улице Сагарнага, берущей свое начало в хитросплетении верхних улиц, в любой день недели затопленных пестрой стихией рынка. Оттуда она круто сбегает вниз, к площади с красивым собором Иглесия де Сан Франциско.
Мы начали с верхнего конца улицы, и двинулись вниз, не пропуская ни одного агентства. Мы искали бензин, телескопические лыжные палки и еще кое-какую мелочь. В первом из них (оно называлось "Андино") мне предложили купить за 30$ пару палок неплохого качества, но одна - с оборванным темляком. Я решил пока не спешить. Были там палки и напрокат. А насчет бензина нас там просто обескуражили. Мужик, владелец агентства, тоном, не оставляющим нам никаких надежд, заявил, что вся Боливия ездит то ли на дизельном топливе, то ли на какой-то другой непонятной жидкости, и наши шансы раздобыть здесь бензин равны нулю.
Каково же было наше удивление, когда сразу же во втором агенстве, в ответ на наш робкий вопрос, нам с готовностью навалили гору литровых флаконов с этой якобы экзотической для Боливии жидкостью! На радостях, мы не только купили 6 флаконов, даже не понюхав, что там внутри, но и заказали в этой фирме джип на послезавтра. Джип обошелся нам в 80$ - нормальная цена за заброску в базовый под Уайно Потоси. Агенство это называется Bolivian Journey, а хозяина его зовут Марко. У Леши к этому агенству были особые сантименты, поскольку он общался с Марко при помощи "мэйла" еще из Израиля, но в общем - агентство, как агентство. Не лучше и не хуже других. Когда мы вернулись в гостиницу, вытащили драгоценные бутылки с бензином из рюкзака и стали любовно их разглядывать, обнаружилась прелюбопытная вещь, которая очень меня насторожила. Бензин этот оказался розового цвета, и, если злополучным бананам этот цвет был к лицу и придавал им соблазнительности, то розовый бензин казался мне явлением противоестественным и болезненным. Какое-то время я бегал за всеми членами нашей группы и заставлял их поочередно нюхать подозрительную жидкость, поскольку сам я запахов практически не различаю. Все в один голос утверждали, что гадость эта воняет, как натуральный бензин, хоть и выглядит, как клубничный напиток. Это меня успокоило, и я благородно забрал бутылки с бензином в наш с Таней номер, на что она мне заметила, что если бы нос у меня был, как у всех нормальных людей (читай - как у нее), то благородства у меня бы решительно поубавилось. В итоге, мы выставили бензин за окно. На этом странности с нашим бензином не закончились. Оказалось, что он постепенно зеленеет и, спустя несколько дней, приобретает подобающий ему желто-зеленый цвет. В тот вечер, Леша, взволнованный, как и я, странным цветом нашего горючего, предложил провести в гостиничном туалете огневые испытания - проверить, как наши примуса будут на нем работать. Я поколебался некоторое время, но, представив себе, какую вонищу мы там разведем, и как избалованные бельгийские и датские девушки-туристки будут падать в обморок на твердый кафельный пол, а гостиничный персонал станет применять к нам различные санкции, я отговорил Лешу от этой затеи. “То, что пахнет бензином, то, скорее всего, им и является... “ - демагогически подытожил я наш диспут. К тому же, судя по техническим данным и по отзывам в интернете, наши прославленные "Драгонфлаи" должны были работать на любом виде топлива, включая ослиную мочу.
К сожалению, как мы впоследствии убедились, слухи об их удивительной всеядности были несколько преувеличены.
На этот вечер у нас была запланирована шикарная культурная программа - поход в пенью. Пенья - это такой, своего рода, боливийский паб или клуб фольклорной музыки. Пеньи открываются по вечерам, народ приходит туда, заказывает себе попить или выпить, или даже плотно поесть, и затем часа два-три наслаждается фольклорной музыкой и танцами. А музыка у боливийцев просто необыкновенная! Они называют ее “музыка Альтиплано“, и ничто так не передает величие этих суровых просторов, стремительность горных ручьев и пронзительную прозрачность неба, как эта музыка. Если бы я мог к своему рассказу приложить диск с этой музыкой, я избавился бы от мучительной невозможности приобщить вас к этому чуду.

Впрочем, некоторое представление вы все же можете получить.
Ну вот, мы выкупались (стоило бы набрать это большими буквами), оделись потеплее, и, свежие и возбужденные, отправились в одну из самых прославленных пений Ла Паса. Однако, удача покинула нас в тот вечер. Пенья оказалась закрытой, и мы отправились в другую, запримеченную Лешей и Шуриком во время наших скитаний по Сагарнаге. Нас вежливо встретили у входа и направили в зал, находящийся на втором этаже. В тот самый момент, когда мы в него входили, мы нос к носу столкнулись с красочной карнавальной процессией, покидавшей зал пританцовывая и покачивая пышными султанами перьев. На мгновение пестрый вихрь захлестнул нас, нас обдало жаром распаренных танцем смуглых тел и оглушило зажигательными ритмами, несущимися из полумрака. Затем, плавно обогнув нас, шествие исчезло за поворотом. "Вот оно!" - восторженно подумал я, и широкая, ни к чему конкретному не относящаяся, улыбка неудержимо расплылась на моем лице. Я люблю экзотику, как птица галка блестящие предметы. Когда-то, очень давно, одна моя знакомая заметила мне с сожалением: "Для тебя необычное и красивое - это одно и то же..." , намекая таким образом на мою эстетическую ограниченность.
Мы вошли в зал в сладостной уверенности, что этот вечер подарит нам много необычного и много красивого, то есть станет одним из тех эпизодов нашей жизни, ради которых и стоит тянуть лямку. Мы жестоко обманулись. Мы сидели за столиком, расслабленные, с блуждающими улыбками на лицах и предвкушали феерическое зрелище, которое по каким-то разумным, очевидно, причинам все не начиналось. Наконец мы заметили, что посетители один за другим расплачиваются и покидают зал. Сперва мы снисходительно посмеивались над их бестолковостью и нетерпеливостью, затем со все возрастающим недоумением стали обсуждать возможные причины их идиотского бегства. Когда посетителей в зале осталось меньше, чем официантов, а музыканты упаковали свои огромные тростниковые дудки и кожаные барабаны, раскланялись и покинули сцену, прятать голову в песок стало уже совершенно невозможно. "Уважаемый, не мог бы ты обьяснить нам, что означает столь раннее покидание этими замечательными музыкантами вашей гостеприимной пеньи?" - обратился Леня к официанту, филигранно используя пяток известных ему испанских слов, и заменяя недостающие испанские слова французскими и итальянскими. Ответ официанта был учтив, но куда более лаконичен: "Представление окончено, господа..." - сказал он, сочувственно глядя на нас, огорченных. Помните печальную сцену из Бременских Музыкантов? Ну, когда их выкинули из дворца, где им было хорошо и весело? Примерно так мы себя чувствовали, возвращаясь в гостиницу по темным, бесприютным улицам.

Зона Сюр, зародыши лам и поход в пенью.

"Ничто так не украшает женщину, как отсутствие других женщин."
К чему это я?...

Сегодняшний день изначально был целиком отведен на закупки и сборы. Первым делом мы решили купить недостающие продукты, а затем разделиться и заняться, уже каждый в отдельности, недостающим личным снаряжением. За продуктами мы отправились на рынок, тот самый, что начинается на верхней окраине Сагарнаги. Толчея там была невероятная. Знаменитый одесский Привоз - просто глухой кладбищенский угол в сравнении с этой стихией. Три дела одновременно занимали меня: сложнейшая навигация в бурном людском потоке, неустанная забота о неприкосновенности рюкзака и карманов и собственно то, ради чего мы сюда притащились - поиск необходимых продуктов. Потолкавшись там с полчаса, мы поняли, что зря тратим время. Огибая сильных и затаптывая слабых, мы выбрались на относительно свободную улицу и взяли такси в зону Сур. Зона Сур это - южная окраина Ла Паса. Она же - самая низкорасположенная (3000-3200 метров), и она же - самая богатая и "окультуренная". Европейские проспекты, шикарные виллы, опрятно и по западной моде одетые люди. То, что в дефиците, как известно, в первую очередь достается богатым. В Ла Пасе же в дефиците воздух, поэтому в самой низкой его части живут граждане обеспеченные и солидные, в средней - обычный люд среднего достатка, а на четырехтысячной высоте, в продуваемом холодными ветрами, пыльном Эль Альто - одна лишь голь перекатная. Есть такая фантастическая повесть - "Продавец воздуха". Так вот, в Ла Пасе эта сказка о будущем давно уже стала былью. Пораженные изрядной сюрреалистичностью всего происходящего мы, с легкой руки Шурика, прозвали зону Сур "зоной Сюр". Так вот в этой "зоне Сюр" расположен гиганский супермаркет Кетал, и туда-то мы и направились. После пяти дней проведенных на высотах около четырех тысяч метров, "сюрный" воздух показался нам необычайно вкусным. Мы закупились всем необходимым по ценам, которые составляли, я думаю, 0.5 - 0.7 от израильских и "среднеевропейских". Заодно мы накупили различных абсолютно неведомых нам фруктов. Вечером в гостинице мы устроили дегустацию этих экзотических плодов. В итоге, наше наслаждение было скорее научно-познавательного, чем кулинарного свойства. Мы лишний раз убедились в том, что все то, что стоит кушать, нам привозят в наш соседний супермаркет, даже если родина этого продукта - южноамериканские джунгли. А то, что не привозят, то человеку с традиционной пищевой ориентацией, кушать не стоит. Особенно поразил нас странный полосатый плод, целиком наполненный мелкими косточками, в тонкой склизкой оболочке. Несмотря на вполне терпимый вкус, было абсолютно не понятно, как его есть. Перепробовав все известные нам приемы, за исключением китайских палочек, мы все по очереди отступились от этого кулинарного ребуса, и только Леня с необьяснимым упорством долго еще сражался с коварным плодом.
Покончив с закупкой продуктов, мы вернулись в свои разреженные высоты центрального Ла Паса, оставили покупки в гостинице и разбрелись кто куда.
Мы с Таней заскочили в Андино и купили ту пару лыжных палок с оборванным темляком, которую нам предлагали за 30$. Вчера мы уже обегали все магазины, и нигде больше лыжных палок в продаже не было. Леша с Шуриком взяли палки напрокат. После этого мы пошли гулять по Сагарнаге и прилегающим к ней переулкам. Наконец, у нас появилось свободное время, и можно было прогуливаться не торопясь, разглядывая пестрые прилавки, обсуждая местные диковины и присматриваясь к сувенирам. Любой уважающий себя прилавок выглядел следующим образом: на широком столе стояли плоские плетеные посудины с амулетами из цветных камней, зубов и рыбьих позвонков. Целебные настойки из ядовитых насекомых соседствовали с поддельными окаменелостями, неизменно выдаваемыми за подлинные. Ближе к стене, нестройными шеренгами толпились разнообразные древесные, бронзовые и керамические идолы. Иногда тут же располагались широкие богато украшенные ножи с рукояткой в виде головы злобного демона. Зубы у демона - непременно настоящие. Надеюсь - не человеческие, поскольку мы привезли один такой нож домой, и он помогает нашему малолетнему сыну воображать себя диким воином из джунглей. Часто картину дополняли два-три чучела броненосцев с красивыми красными бантиками на ушах. Над всеми этими варварскими атрибутами были развешаны пестрые шерстяные ткани, преобладающих красно-коричневых тонов и пучки засушенных мумий, неизменно приводивших мою жену в ужас, и назначение которых нам разъяснили только в этот день. Оказалось, что эти жуткие создания - засушенные зародыши лам. Местные жители считают абсолютно необходимым заложить такую мумию в фундамент любого строящегося здания. Хороший, качественный эмбрион гарантирует новоселам уют, любовь и достаток на многие годы. Полной загадкой для нас остался процесс добычи из лам этого ценного строительного сырья. К большому сожалению, здесь, вдали от бдительных глаз общества охраны природы, не только потрошат броненосцев и делают ламам насильственные аборты, но и добывают находящегося на грани исчезновения пятнистого кота оцелота, чью шкуру мы не раз видели выставленной на продажу за смехотворную сумму. Должен признаться, что, кроме увлечения горами, у меня есть еще одно увлечение, делающее меня уже абсолютно маргинальным типом - я собираю окаменелости. Ну не динозавров, конечно - жилищные условия не те, да и на зарплату особенно не разгонишься. Но так, понемножку: то тут аммонита найду, то там трилобита прикуплю. И, поначалу, глаза мои так по прилавкам и шарили, но я быстро убедился, что весь выставленный на них ископаемый товар - грубейшая подделка и стал отмахиваться от продавцов, как от назойливых мух. Причем, что интересно, как только я проходил мимо какой-нибудь бабули, как она тут же начинала причитать:"Сеньор, сеньор, трилобито натурале!!!" Я специально наблюдал - к другим они так не приставали. "Таня" - спрашивал я изумленно - "у меня что, на лбу написано, что я окаменелости собираю?.." И вдруг, когда я собирался увернуться от очередной бабки, мой взгляд упал на камни, разложенные на тряпочке у ее ног, и я остолбенел. Передо мной были прекрасные, подлинные трилобиты - роскошные рельефные мокрицы, с фигурным панцирем и выпуклыми фасетчатыми глазами. Мечта поэта!
Невероятным усилием воли я подавил в себе, понятный любому коллекционеру порыв тут же запрыгать от радости, дергая жену за рукав и крича: "Танька, смотри что я нашел!!!" Не сомневаюсь, что такая живая непосредственность была бы по достоинству оценена продавцом. Кроме трилобитов бабушка приторговывала зубами ископаемых акул. Мы стали с ней неторопливо, с достоинством, торговаться, и она легко сбросила полцены, после чего совесть не позволила мне продолжать торг. За какие-то 15 баксов я купил целую коллекцию из 7 трилобитов, одного зуба и окаменелого ореха. Бабуля сияла, как медная пряжка новобранца. Я тоже дал себе волю - попрыгал и подергал жену за рукав, на что она отреагировала с благожелательностью опытного психотерапевта: "Дорогой, ну купи себе еще этих замечательных тараканов. Ты же так их любишь!..."
В одном из боковых двориков мы набрели на мастерскую, в которой тихий интеллигентный боливиец изготавливал местные музыкальные инструменты, а надо сказать, что, поскольку музыка у боливийцев такой же национальный символ, как пиво у немцев и спагетти у итальянцев, то инструменты эти продаются там на каждом шагу. Это один из самых желанных сувениров, перед которым не устояли и мы с Танькой, привезя домой набор, достаточный для формирования фольклорного ансамбля средней величины. В минуту печали, я снимаю со стены большую тростниковую флейту и извлекаю из нее низкие протяжные звуки, возвращающие меня на бескрайние просторы Альтиплано, над которыми будто вновь звучит завораживающая древняя мелодия, которую мои духовые упражнения напоминают не больше, чем побитый молью скальп зебры над камином напоминает могучие стада благородных животных, несущихся в африканской саванне. Очень быстро ко мне спускается дочка, и взгляд ее, исполненный беспощадной подростковой иронии, грубо сбрасывает меня с запредельных андийских высот на нашу грешную землю.
В условленное время, к четырем часам пополудни, мы собрались в гостинице и стали собирать рюкзаки. К вечеру все было готово, и мы решили сделать вторую попытку приобщиться к местным музыкальным традициям. Обидевшись на вчерашнюю пенью, мы выбрали себе новую, благо на Сагарнаге их - как грибов.
На этот раз, мы пришли пораньше и выбрали себе столик поближе к сцене, хотя лучшие места нам все-таки уже не достались. Мы заказали пиво и колу и стали ждать. Вскоре на сцену вышли четыре боливийца в полосатых пончо и выстроились полукругом. В руках у них были тростниковые флейты и дудки различной длины, самая длинная - в рост человека. Вперед выступил старший из них - невысокий, полный мужчина. В его округлом лице и добрых глазах прочитывалось то неуловимое, что отличает людей истинно духовных и тонких, независимо от того играют ли они в национальном симфоническом оркестре, или за гроши в дешевом пабе.
На груди у него висел огромный деревянный барабан, а на запястьях - трещотки из десятков маленьких копытец каких-то мелких животных. Он произнес вступительную речь, обьяснив нам, что это такое - музыка альтиплано и почему они все так ее любят, и представление началось. Всякий раз, когда они заканчивали исполнение очередной мелодии, на сцену выходила танцевальная группа - два парня и две девушки в ярких костюмах. Ни костюмы, ни танцы ни разу не повторились. К сожалению, мы мало что знаем о местных обычаях и традициях, но в костюмах отчетливо просматривались две основные линии - испанская народная и индейская карнавальная. Последняя - с пышными снопами перьев и устрашающими масками. В руках у женщин - острые дротики, а у мужчин - бутафорские дубинки. Они танцевали с таким видимым удовольствием, и все это было так красочно! В самый разгар всего этого веселья, девушки пошли в зал и вытащили на сцену двух приглянувшихся им мужчин, и я не нашел ничего удивительного в том, что ими оказались мы с Лешей. Правда, в моем случае они крупно просчитались, поскольку я страдаю врожденным хореографическим дебилизмом и передвигаюсь по сцене с грациозностью пьяной слепой лошади. Однако было чертовски приятно, что во мне заподозрили нечто иное!
Человек в своей жизни должен попробовать все, в том числе - потанцевать с молодыми смуглыми боливийками.
Когда мы возвращались в гостиницу, ребята шли, возбужденно обсуждая увиденное, а мы с Таней, следовали за ними, чуть приотстав. Видно было, что какое-то важное наблюдение не дает Тане покоя. Наконец она нарушила молчание: "Ты обратил внимание, что здесь, в Боливии, совсем нет красивых женщин?". Я насторожился, подумал и взвешенно заметил: "Ну почему же? Вот эта, которая вытащила меня на сцену, была очень даже ничего..."."Да как же ничего?!!" воскликнула моя жена, с неожиданно прорвавшимся энтузиазмом, и далее последовал самый полный перечень женских недостатков, какой я когда бы то нибыло слышал. "Дорогая, ты в этом абсолютно ничего не понимаешь!" - с большим достоинством возразил я, на всякий случай сделав ударение на слове "дорогая".

Уайна Потоси.

"Что может быть лучше гор, на которых еще не бывал?
Только горы, о существовании которых ты не подозревал!.. "

Еще полгода назад все мы и не подозревали о существовании такой горы, как Уайна Потоси, а сейчас все наши разговоры и мысли крутятся вокруг нее, мы рвемся в бой и жаждем встречи с ней. И наступил день " икс". Мы встали пораньше, допаковали рюкзаки зубными щетками, сдали все ненужные нам на горе вещи в гостиничную каптерку и, неуклюже громыхая пластиковыми ботинками, побрели по просыпающейся Янакоче, мимо редких боливийцев, серых, как все спешащие на работу утренние пешеходы. По так и не понятой нами причине, джип должен был забрать нас не от гостиницы, а от агенства, и туда-то мы и пришли, причем значительно раньше условленного времени. До поездки мы были наслышаны о более чем вольном толковании понятия "условленное время " , пр инятом в этих краях, но должен признать, что в отношении боливийцев это показалось нам чистой клеветой. Не было ни одного случая, чтобы опоздание чего бы то нибыло куда бы то нибыло превысило 5-10 минут. Мы были приятно удивлены, когда в 9.05 перед нами остановился джип Bolivian Journey. Водитель, с неожиданной для его комплекции легкостью, взлетел на крышу джипа и принял у нас рюкзаки.
Первая половина дороги была ничем не примечательна, но, по мере приближения к горе, пейзажи становились интереснее, и мы периодически просили водителя приостановиться и дать нам возможность сделать пару кадров. Гора наша видна была с любого участка дороги, возвышаясь белой пирамидой над бурой, почти оранжевой равниной, сплошь поросшей вечно сухой травой. В какой-то момент мы увидели огромное стадо свободно пасущихся лам. Они спокойно бродили на фоне припорошенного снегом далекого хребта, и это было фантастически живописное зрелище. Но мы успели так достать нашего водителя своими остановками, что не рискнули сделать это снова, тем более, что в этом случае нам пришлось бы затратить немало времени подкрадываясь к пугливым мозоленогим. Другим замечательным зрелищем было широкое озеро странного фиолетового цвета, переходящего у берегов в бордовый. Узкий фиолетовый поток впадал в это озеро, и почва в его устье была окрашена в оранжевые и горчичные тона, с большими ярко-белыми пятнами. Вскоре дорога потянулась вверх на неярко выраженный перевал, и там, наверху, мы остановились у будки полицейского блок-поста. Мы записали на листике номера своих паспортов, причем Леша и Шурик, недальновидно упаковавшие свои паспорта в рюкзаки, написали выдуманные номера, что я никому не советовал бы делать. У южноамериканской полиции не слишком хорошая слава, а выдуманный номер паспорта не понравился бы даже и сдобному скандинавскому полицейскому, который в Латинской Америке мог бы работать только нянькой в детском саду. Как бы то нибыло, спутниковая связь еще не добралась в эти края, проверить истинность номеров было невозможно, и вскоре мы продолжили свой путь. А он, путь, уже подходил к концу. За перевалом лежало озеро неправдоподобного матово-зеленого цвета. Дорога спускалась к его правому берегу, на котором можно было различить два невысоких строения - приют Уайна Потоси. Сама Уайна Потоси огромным белым массивом вздымалась над левым берегом. С противоположной стороны озеро было заперто длинной бетонной дамбой. Итак, мы прибыли к озеру Лагуна Зонго, на берегу которого, рядом с приютом, находится Базовый Лагерь. Собственно палаток там почти нет, поскольку большинство предпочитает останавливаться в приюте. Другие же, как сделали это и мы, предпочитают не задерживаться в этом месте, а продолжать подъем прямиком в верхний лагерь. Дорога заняла всего 2 часа, чувствуем мы себя отлично, несмотря на приличную высоту (4500м), и нет никаких причин терять здесь целый день. Мы поели и тронулись в путь. Тропа пересекает озеро прямо по дамбе, затем выходит к какому-то акведуку, явно не античного вида, тут же пересекает его и далее поднимается по каменистому склону, поросшему жухлой травой, в сторону отчетливого моренного вала. Полтора года прошло с моей последней поездки в горы, и я наслаждался, вновь окунувшись в атмосферу горного похода. Приятно было снова идти вверх, чувствовать тяжесть рюкзака на потной спине и, отдышавшись на привале, оглядывать белоснежные склоны горы, отыскивая на них свой будущий маршрут к вершине. Погода, о которой мы суеверно условились не говорить, была бесподобна - синее бескрайнее небо без единого облачка и легкая приятная прохлада. Мы подошли к нижнему краю моренного вала и поднялись на него. Тропа, четкая, как колея проселочной дороги, тянулась далеко вверх вдоль всего гребня морены. Наслаждения поубавилось. На гребне дул резкий холодный ветер, бросавший в лицо пыль, поднятую впередиидущими. Дойдя до верхнего края морены, мы спустились с нее вправо в глубокую каменистую ложбину, где царило затишье. Мы расположились на привал вместе с еще одной группой, ведомой местным гидом. Было ясно, что из ложбины нам предстоит длинный тяжелый подьем по сыпухе на правый склон, но там, выше, тропа не была четко видна, и мы отдыхали до тех пор, пока наши соседи не вышли на маршрут и, тем самым, показали нам дорогу. Подъем и вправду был тяжелым, да и высота под 5000 метров уже давала себя знать. В конце подьема тропа вывела нас на широкую снежную полку под скалами, которая траверсировала пологий склон. По всем признакам мы были уже недалеко от лагеря. Мы медленно шли по размякшему за день снегу и часто останавливались передохнуть. Тропа прижалась к скалам, стала уже и резко пошла вверх. Еще одно усилие, и мы оказались на коротком заснеженном плече того самого гребня, вдоль которого все это время поднимались. На плече, в широком снежном " корыте " хорошо укрытом от ветра, стояли несколько палаток. Я глянул на часы - три часа дня. Солнце низко висело прямо над северной вершиной Потоси, и четко просматривалась широченная тропа ведущая в сторону Кампаменто Аргентино. Метрах в ста дальше (и выше) по тропе виднелась еще одна группа палаток. Мы поздравили Лешу с первым в его жизни пересечением пятитысячной отметки и занялись обустройством лагеря. Под тонким слоем снега оказался чистый лед, и пару растяжек нашей палатки пришлось поставить на ледобуры, которых у нас было более чем достаточно. Затем мы с Лешей занялись разжиганием примусов. Попытка следовала за попыткой, но дьявольские аппараты неизменно фыркали и гасли, после нескольких секунд горения. Учитывая, что это происходило с обоими примусами, которые дома, в Израиле, исправно работали, естественно было подумать, что во всем виноват этот дурацкий розовый бензин. В животе у меня похолодело от ужаса. Если нам не удастся разжечь примуса, вся наша затея пойдет прахом, и мы должны будем тут же спуститься вниз. Я уже давно потерял счет своим попыткам, и вокруг меня выросла изрядная горка горелых спичек, когда наконец я нащупал те почти неуловимые регулировки подачи бензина, которые позволяли примусу не гаснуть в течении одной-двух минут. После этого, очевидно окончательно прогревшись, примус заработал ровно и мощно, а я сидел и тупо смотрел на него, не веря своему счастью. Решив, что панацея найдена, я самодовольно отстранил Лешу от его агрегата и занялся им собственноручно. Увы! Ни в тот раз, ни в другой, ни я и ни Леша, так и не смогли его оживить. В конце концов, мы смирились с этим фактом и прошли обе горы на одном примусе. В итоге, я так приспособился к его капризам, что почти всегда разжигал его с первого раза.
На ужин мы все набились в одну палатку и обсудили свои планы на завтрашний день. Мы все, кроме, по-моему, Тани, ощущали горняшку. Голова просто раскалывалась, и было очевидно, что мы не сможем этой же ночью начать восхождение на вершину, находящуюся в 1000 метрах над нами. Мы решили задержаться на день в этом лагере, а чтобы день этот пропал не зря, как выражается один мой приятель, решено было произвести разведку той части маршрута, которую на восхождении придется проходить в темноте.

Разведка.

"Из всех видов исскуства наиважнейшее для нас - исскуство разведки!.."
"Перевирая классиков ". Том 3. Стр. 345

На следующее утро мы никуда не торопились. Позавтракали овсяной кашкой, попили чая и пошли на разведку.
Первой нашей задачей было дойти до бергшрунда под юго-восточным гребнем, или хотя бы до места, с которого можно осмотреть ту часть маршрута, которая поднимается от бергшрунда на гребень, и где нас могли ожидать первые технические трудности. Второй задачей было определить время, которое нам потребуется, чтобы подойти под бергшрунд, поскольку оптимально было бы прийти к нему с рассветом. От нашего лагеря тропа шла прямо вверх, в направлении южной вершины, и вскоре мы прошли мимо двух групп палаток, метров на 50 и на 100-150 выше нашей. На мой взгляд, наше место было гораздо надежнее защищено от ветра.
Чуть выше последних палаток тропа плавно повернула вправо, и на протяжении нескольких сот метров траверсировала склон параллельно Восточной Стене. Кое-где ледник был разорван трещинами, но таких мест было мало, и тропа их не пересекала. В конце этого длинного траверса виднелось понижение в леднике, образующее проход влево на обширное ледовое плато лежащее у подножия Восточной Стены. Через два часа после выхода из лагеря мы вышли на это плато. Посреди холмистого снежно-ледового поля ярко желтела большая группа палаток - верхний лагерь, или Кампаменто Аргентино, как его здесь называют. Над лагерем безраздельно царила гиганская белоснежная восточная стена Уайна Потоси, охватывающая ледниковое плато двумя плавно ниспадающими с вершины гребнями - юго-западным и юго-восточным. У подножия стены, словно остановленные на бегу волны цунами, громоздились исполинские ледовые завалы. Крутой юго-восточный гребень тянулся вправо на сколько хватало глаз, плавно понижаясь. У его основания, на всем протяжении, виднелась широкая подгорная трещина. К сожалению, то место гребня, куда вела наша тропа, было укрыто за выступами рельефа, и, перекусив и отдохнув, мы решили продолжить подъем до более удобного наблюдательного пункта. От лагеря тропа сперва шла в направлении вершины, а затем стала все сильнее забирать вправо, в сторону гребня. Голову стянуло обручем, и одышка заставляла нас приостанавливаться все чаще. Еще час подъема от Кампаменто Аргентино, и, наконец, перед нами открылся вид на ту часть гребня, по которой проходил наш маршрут. Отчетливая, натоптанная в снегу тропа вела к бергшрунду, пересекала его по широкому снежному мосту, и круто взлетала прямо вверх по снежной стенке. Выглядело это все совсем не угрожающе, и мы, успокоенные, решили, что пора возвращаться. Судя по расчетам, и по Лениному высотомеру, мы достигли высоты 5650м, и чувствовали себя вполне соответствующим образом. Плохо, то есть. Наблюдательный читатель вполне резонно может спросить: "А если у Лени есть высотомер, то о каких таких расчетах может идти речь?". Но дело все в том, что высотомер у Лени был не простой, а особенный - экспоненциальный. То есть в паспорте его, конечно, ничего такого не значится. О его замечательных особенностях фирма-производитель скромно умалчивает. Он подается доверчивому покупателю, как простой и надежный прибор, на который можно положиться вплоть до такой невообразимой израильскому жителю высоты, как 6000 метров. И действительно, в Тель-Авиве прибор показывал высоту с фантастической точностью - ровно 0 метров над уровнем моря. Зато высоту 4000м он занижал на 150 метров, высоту 5000м - на 200м, высоту 5600 на 300 метров. Таким образом, 6000 метров были для него своего рода недостижимым идеалом, жизненным ориентиром, к которому он стремился, но которого никогда не достигал, сколько ты с ним в гору ни лезь. Если подумать, то этим замечательным прибором можно было бы пользоваться на любых высотах. Даже на Эвересте! Знать бы только кривую его отставания от реальных высот. А чтобы построить такую кривую, нужно иметь с собой еще один высотомер, с более тривиальными характеристиками и с ними обоими залезть на этот самый Эверест...
Ну так вот, мы решили спускаться, и весь спуск до самых наших палаток занял у нас не больше 40 минут.
Остаток дня мы провели за топкой снега на нашем единственном примусе. Вообще же, он у нас бывал выключен лишь в двух случаях - когда мы все спали, либо, когда мы все уходили на гору. Все остальное время он работал "нон стоп". В разгар наших копошений, стали подтягиваться снизу новые группы, почти все с гидами. Была одна только маленькая и независимая, как и мы, французская группа, которая забралась на снежную площадку прямо над нами и стала там обустраиваться, засыпая нас комками снега и льда, летевшими из-под их ледорубов. Когда неудобства причиняемые нам становились абсолютно очевидными, они приостанавливались, обезоруживали нас вежливыми извинениями и продолжали, как ни в чем не бывало. Я сидел прямо под ними, закрывая примус своим телом. Ни дать, ни взять - наседка на яйцах. Закончив свои безобразия и водрузив над палаткой французский флаг, они поинтересовались, откуда мы родом. Сообщение о том, что мы из Израиля было встречено с вымученным энтузиазмом. Развевающийся на ветру французский флаг пробудил в нас хорошо скрываемый на родине израильский патриотизм. Шурик немедленно извлек наш бело-голубой стяг, который размерами мог поспорить с боевым полковым знаменем времен Великой Отечественной и деловито приладил его над нашей палаткой. Мол, знай наших! Вскоре после этого, пришла новая группа с боливийским гидом и расположилась под нами. Пока гид с портерами суетились по хозяйству, готовя клиентам еду и ночлег, сами клиенты как сомнамбулы бродили по лагерю, в поисках мест, подходящих для больших и малых дел. Непростая, кстати, задача, должен вам заметить. По некоторым неуловимым признакам, в одном из молодых парней мы опознали своего соотечественника. Мы по очереди окликали его на иврите, когда он с лицом лунатика проходил мимо нас, но набранная за день высота и "экстремальность" условий, в которых он оказался, погрузили его в такую глубокую прострацию, что даже звуки родной речи, не могли извлечь его из нее. Когда мы оставили последние попытки навести вербальный мост через пропасть, отделявшую его от нас, взгляд его уперся в гордо реющую над нашей палаткой шестиконечную звезду и проблеск узнавания слегка оживил его лицо: "Есть кто-нибудь из Израиля?" - спросил он тоном, каким спрашивают есть ли кто-нибудь в туалете, когда абсолютно неожиданно дверь оказывается заперта изнутри. Услышав положительный ответ, он успокоенно кивнул головой и вновь погрузился в то сумеречное состояние, в котором до этого пребывал. Чуть позже мы обнаружили среди членов его группы еще одного молодого израильтянина, который выглядел куда жизнеспособнее своего товарища. Так мы и провели оставшуюся часть дня - копошась по хозяйству и наблюдая за подвалившим к нам интернациональным альпинистским сообществом. Закат солнца был, как обычно, изумителен...
Для экономии времени перед ночным выходом, мы накипятили воду с вечера и наполнили ею термоса и фляги. Таким образом, нам (конкретно - мне) не надо было вставать на час раньше и топить снег на завтрак. Подъем был назначен на 1.20 ночи, а выход - на 3.00, поэтому неудивительно, что спать мы отправились очень рано.

Наш первый шеститысячник!

"Она и коня остановит,
И в избу, коль надо, войдет,
И суп на снегу приготовит,
И в мужнину миску нальет..."
Моей жене посвящается.

В час ночи я проснулся безо всякого будильника. Снаружи были слышны приглушенные голоса, гудение газовых горелок и бряцание металлического снаряжения. Народ собирался идти на вершину. Я лежал, высунув нос из спальника в морозный ночной воздух, и обдумывал наступающий день. В голове была полная ясность, я чувствовал себя сильным и отдохнувшим. В 1.20 прозвенел будильник, и я с готовностью вылез из спальника. Морщась от холода я нащупал налобный фонарик в заиндевелом углу палатки, нашарил в тамбуре "мыльницы" (внешние пластиковые ботинки) и вылез... нет, не на свет божий. Какой уж тут свет, в час ночи!.. В лагере было оживленно, как днем, с той только разницей, что все разговаривали вполголоса. В палатке Шурика и Леши отчетливо слышалось шевеление, и вскоре из нее высунулась Шурикина голова. Он был собран и деловит, как никогда. Рюкзаки у нас были собраны с вечера, чай заготовлен, так что мы без лишних проволочек сжевали задубевшие на морозе бутерброды с сыром, попили теплого чаю, нацепили кошки и вышли на маршрут. Ровно в 3 часа ночи! Факт, который вверг меня, закоренелого педанта, в полное умиление. Несмотря на столь ранний выход, мы оказались последними, кто покинул лагерь. Горы были залиты тощим молоком лунного света. Мы легко набирали высоту. Шли, освещая себе дорогу налобными фонариками, и зимняя морозная тишина нарушалась только скрипом смерзшегося снега под кошками. Без приключений мы добрались до Кампаменто Аргентино в котором царила мертвая тишина - все, кто собирался сегодня на вершину, давно уже ушли. Мы набрали 400 метров, да к тому же приближались предрассветные, самые холодные часы, и на усах у меня выросли сосульки. У Шурика стали замерзать руки, и он периодически останавливался и шлепал себя по бедрам, восстанавливая кровообращение. Как то раз, он упустил момент и никак не мог вернуть пальцам чувствительность. Мы столпились вокруг него, он снял перчатки, и мы по очереди растирали ему ладони до тех пор, пока пальцы его не ожили, и чувствительность не вернулась к ним. В это самое время небо начало розоветь. Разгорался один из самых величественных рассветов, какие я когда-либо видел. По мере приближения к юго-восточному гребню, ледник становился круче, но смерзшийся фирн прекрасно держал, и мы не стали связываться. Около шести часов утра мы вышли к бергшрунду. Вдоль всего горизонта тянулась яркая пурпурная полоса, придавая миру под нами космическую гладкую выпуклость. На сумеречные снежные пространства медленно наступали языки холодного розового пламени, и подожженные ими исполинские скальные утесы запылали тягучим, багровым огнем. Мы долго не могли оторвать глаз от этой картины. Наконец, отдышавшись и насмотревшись, мы обвязались, пожевали сухофруктов и приступили к делу. В том месте, где мы стояли, бергшрунд был почти полностью засыпан снегом и льдом. Справа от нас, прямо над бергшрундом, была прорыта в глубоком снегу крутая "траншея", ведущая вверх на гребень. Крутизна склона была 45-50 градусов, ниже бергшрунда было куда лететь, и мы организовали страховку через ледоруб. Шурик отрапортовал: "Страховка готова!" - и я аккуратно занырнул в снежную "траншею". И тут же вынырнул обратно. Навстречу нам спускался человек, и, по всем правилам, мне никак нельзя было лезть ему навстречу. Упади он мне на голову своими кошками, и двенадцать дырок в темени мне обеспечены. И мы стали ждать. И ждали, и ждали, а он все не спускался, и не спускался, а только тяжело ворочался где-то там, над нами, роняя вниз комки снега. Прошло полчаса. Ребята посинели от холода, меня же согревала сила целенаправленной ненависти. Я чувствовал себя космонавтом, чей старт на орбиту задерживается лишь потому, что какой-то идиот техник заснул прямо в реактивной дюзе ракеты. "Шурик, ты готов?" - спросил я. "Готов" - покорно кивнул Шурик, пританцовывая от холода и стараясь при этом не наступать кошками на беспорядочно разбросанные на снегу кольца страховочной веревки. "Тогда я пойду и убью этого козла!" - сказал я, заякорил ледоруб повыше над головой и полез вверх, чувствуя, как с каждым движением ко мне возвращается живительное тепло. Мы с "козлом" мирно разминулись, и я так и не понял какого свойства трудности он там сосредоточенно преодолевал. От него наверх тянулась связочная веревка, что обещало нам, как минимум, еще одного скорохода.
По мере продвижения вверх, снежный покров тончал, и верхняя половина стенки уже представляла собой 50 градусный голый фирновый склон. Я выбрался наверх, отдышался, забил в снег ледоруб и закрепил на нем веревку. Тут, наверху, я был не один. Напарник того несчастного, который в течении почти целого часа спускался сорок метров веревки, демонстрировал такие нетривиальные приемы страховки, каких я в жизни не видел и, надеюсь, больше не увижу. Он добросоветно вбил в снег снежный якорь, накинул на него петлю, вщелкнул ее в карабин и в тот же карабин вщелкнул связочную веревку. Расположился он так, что якорь оказался между ним и напарником, и, вместо того, чтобы нагрузка приходилась на якорь, он сам голыми руками держал весь вес своего партнера. С таким же точно успехом он мог бы обойтись и без якоря, и без карабина! Это был немолодой, коренастый, крепкий боливиец, скорее всего - портер. Ему было очень тяжело, веревка резала ему его мозолистые лапы, лицо побелело от напряжения, но он мужественно не давал своему другу спускаться. "Он стонал, но держал..." как говорится. Однако и напарник его был крепким орешком и, несмотря на такую бескомпромиссную страховку, все же сумел добраться до бергшрунда. Его победный хрип достиг наших ушей, и боливиец сразу обмяк и пробормотал что-то по своему, по-индейски. Увидев, что я к этому времени навесил веревку, он знаками попросил разрешения спуститься, и я с радостью согласился. Он довольно ловко сбежал вниз, придерживаясь за веревку руками и, наконец-то, дорога была свободна. Один за другим ребята прожумарили эти несчастные 40 метров, и вскоре мы все собрались наверху. Вся эта затея отняла у нас порядка трех часов, если считать от того момента, когда мы поднялись к бергшрунду!
Было около девяти часов утра, и мы находились на высоте порядка 5800 метров. Мы разбились на две связки - мы с Шуриком шли впереди, а Леня, Таня и Леша двигались за нами. До этого момента мы чувствовали себя вполне бодро, но теперь высота дала о себе знать, и мы медленно ползли вверх по обширному снежно-ледовому плато, ведущему под Северную Вершину. Издали предвершинная стенка не выглядела крутой, и у ее подножия можно было различить крохотные черные точки - самые шустрые группы уже заканчивали спуск. Когда мы приблизились к скоплению больших голубоватых сераков, с нами поровнялась группа, возвращающаяся с восхождения под предводительством своего смуглолицего гида. Мы узнали своих вчерашних соседей-израильтян. Они были возбуждены успехом и охотно делились с нами впечатлениями. Затем, они ушли вниз, а мы обсудили дальнейший план восхождения. Судя по всему, все группы с гидами уходили перед стенкой далеко вправо и там по пологому склону поднимались на длинный и острый гребень, ведущий к вершине. Спускались они все по стенке. Мы, однако, гребень видеть не могли, и, соответственно, не могли оценить трудности, ожидающие нас на нем. Стенка же была вся перед нами, и мы были уверены, что можем по ней подняться. К тому же, и это был не последний по важности аргумент, путь через стенку был не менее чем вдвое короче гребневого маршрута. В итоге, решено было идти "в лоб". Когда мы подошли под стенку (а это был выматывающий, хоть и не слишком крутой подъем), последняя из групп уже заканчивала спуск с нее, и на часах было 11.30. Мы начали подниматься по фирновому склону, который становился все круче. Когда уклон достиг 45 градусов, нам стало неютно, и мы попытались продолжить подъем в три такта, но - не тут-то было. Под пятисантиметровым слоем плотного снега залегал зернистый фирновый лед, и загнать в него древко ледоруба было невозможно. Мы поднялись еще немного, чувствуя себя все менее уверенно. Внизу, далеко под нами, виднелись открытые трещины, лететь в которые не хотелось. Надо было что-то решать, и, учитывая относительную неопытность нашей группы, я выбрал самый надежный, хотя и самый медлительный способ передвижения - перила. Лопаткой ледоруба счистил верхний слой снега и ввернул ледобур. Попробовал выдернуть его рукой - он покорно выдернулся. Пористый, зернистый лед ледоруб не принимал, а ледобуры не держал. С третьей попытки я нашел подходящее место, в котором ледобур держался, как положено, закрутил еще один и сблокировал их. Затем, страхуемый Шуриком, я полез вверх на всю длину веревки. Я спешил, поскольку, скорость моего продвижения теперь определяла скорость продвижения всей группы, но быстро лезть не получалось. Высота - под 6000 метров. Выбрав всю веревку, я остановился. Дыхание - как у гончей после забега. Легкие разрываются. "Еще один такой дурной рывок..." – крутятся в голове слова из песни. Закрепляю перила, и ко мне на жумаре поднимается Шурик, который приносит с собой вторую веревку. Он закручивает ледобуры и готовится меня страховать. "Первый раз я кручу ледобуры!" - обрадованно говорит Шурик. "Я тоже.." - отвечаю я, имея ввиду ободрить его этим сомнительным заявлением. Спохватываюсь и добавляю: "Первый раз - на маршруте...", как будто их можно крутить не на маршруте, а дома в холодильнике! Шурик одобрительным кивком головы дает понять, что принимает мои разьяснения. Он собран, деловит, четко выполняет все, что от него требуется по ходу дела, и я тихо радуюсь, что у меня такой удачный напарник. Пока группа жумарит веревку, я ухожу вверх, навесить следующий участок. Так мы проходим четыре веревки. Произнести эту фразу занимает одну секунду, но в ней уместились три долгих, выматывающих часа подьема. Четвертая веревка лишь метров 30 не дотягивала до вершинного гребня, а склон в этом месте был особенно крут, и я отклонился вправо к скалам и там закрепил веревку на скальном выступе. Ко мне поднялся Шурик, отцепился от веревки и по крутому, градусов 55 склону полез на седловину, которая виднелась совсем близко над нами. Снизу ко мне уже шла по перилам Таня. Еще раньше, чем она поравнялась со мной, мы услышали победный клич Шурика. Он стоял на вершине. Вслед за Таней, пришел ко мне и отправился дальше наверх Леня. К моменту, когда последний из нас, Леша, прошел пол-веревки, я теряю остатки терпения. Прохрипев ему (голоса у меня к этому моменту уже не осталось), чтобы он, когда поднимется, снял перила, я лезу наверх. Задыхаясь, подхожу к седловине. Склон выполаживается. Таня окликает меня сверху и щелкает фотокамерой. Еще несколько шагов, и я на седловине. С обеих сторон гребня крутые снежные стены уходят далеко вниз, к покрытым трещинами ледовым полям. В дымчатом послеполуденном воздухе простираются вдаль до горизонта бурые валы горных хребтов. Их белые вершины - словно гребни волн в клочьях пены. Справа от меня над седловиной слегка возвышается вторичная вершина, за которой виднеются изгибы острого скалистого гребня, увенчанного многочисленными снежными карнизами.
Отмечаю про себя, что гребневой вариант и отсюда не выглядит привлекательнее стенного. Затем я поворачиваю влево и поднимаюсь на острую, хорошо выраженную вершину, на которой ребята уже водрузили наше "боевое знамя". Все - вершина. На часах - три часа дня. От усталости и от сознания, что это, в общем-то, не такое уж серьезное восхождение заняло у нас такую прорву времени и сил, чувствую какую-то опустошенность. На седловину выходит Леша и ложится в снег. Отдышавшись, он присоединяется к нам. Мы поздравляем друг друга с первым шеститысячником. Как бы там ни было - мы это сделали! Мы активно фотографируемся со всех возможных позиций и, спустя полчаса, начинаем спускаться. Я нахожу чуть ниже седловины глубокий плотный снег, вгоняю ледоруб "по самые уши", закрепляю на нем веревку, а сам становлюсь на него сверху. Предлагаю ребятам при спуске не слишком нагружать веревку, а использовать ее больше для равновесия. Таня смеется: "У нас сегодня весь день так - тут не нагружайте, там не опирайтесь, ледобуры руками не трогайте, чтобы не выпали...". Мы бросаем три веревки подряд, а дальше, там где склон начинает выполаживаться, а размякший за день снег позволяет нам чувствовать себя уверенно, спускаемся все одновременно. К обрыву над бергшрундом подходим, когда солнце уже висит над самым горизонтом, и вновь становится холодно. Внизу, там где должно быть зажигает огни вечерний Ла Пас, клубится бескрайнее море облаков. Мир окрасился в нежнейшие голубые и кремовые тона. Таня стоит на ледорубе, от которого вниз по склону тянется веревка. Один за другим ребята исчезают за кромкой обрыва. Я сменяю Таню, она пристегивается к веревке и уходит вслед за ними. Проходят минуты, в течение которых я стараюсь сконцентрироваться перед последним препятствием на пути вниз, к лагерю. Наконец, мне кричат, что страховка готова, и я начинаю осторожно спускаться. Внизу Шурик страхует меня от бергшрунда. Усталось моя такова, что концентрация внимания требует прямо-таки физических усилий. Последние несколько метров стенки превратились за день в чистый натечный лед, застывший в форме наклонных ступеней. Осторожно делаю последний шаг и сажусь в снег - невероятное наслаждение!.. Сейчас бы нам побежать вниз, но быстро темнеет, да и сил бежать ни у кого уже нет. Таня и Леша идут быстрее, и вскоре мы теряем их из виду. В сумерках подходим к Кампаменто Аргентино, где Таня с Лешей ждут нас, изрядно встревоженные нашим долгим отсутствием. Последний участок спускаемся уже при свете налобных фонариков. Я иду на полном автопилоте, периодически закрывая глаза. Тропа тут - как широкая проселочная дорога, и можно немного расслабиться. Ну вот мы и дома. Извлекаю из тамбура палатки примус. Одна попытка, вторая, третья, наконец примус начинает работать. Пока я возился с примусом, ребята поснимали с себя обвязки, переоделись, набрали в котелок снега, а Шурик выделил продукты на ужин. Таня осталась присматривать за топкой снега. Я поражаюсь ее неутомимости. Заползаю в палатку и начинаю переодеваться. И тут мой запас энергии кончился. Не закончив переодеваться, я натянул на себя пуховку и откинулся на спальник. Мой организм сказал - все, баста!.. И состоялся у меня с ним следующий разговор.
"Слышишь, скотина!" - сказал я своему организму - "сейчас ты встанешь и пойдешь наружу, к ребятам!". "Хорошо" - покорно ответил организм - "я пойду. Но дай мне хоть какую-то серьезную причину. Там и так уже сидят целых три организма - кипятят один котелок воды, почему же еще и я должен страдать?!"
"А потому, что ты - организм руководителя, и должен показывать пример выносливости и силы духа..." - сказал я неуверенно. "Ну и что, что руководителя?" - возразил организм - "если руководителя, так не человеческий, что ли?! Будешь надо мной издеваться, я вообще сдохну". "Ну ничего, скотина, я с тобой завтра поговорю..." - устало пробормотал я, но организм ничего не ответил. Организм уже спал.
Затем, не знаю в котором часу это произошло, но Таня растолкала нас с Леней. Я в полусне съел свою порцию и буквально всосал в себя кружку чая. "Таня" - сказал я, не очень четко сображая, что к чему - "сейчас я к вам выйду...". "Да куда ж ты собрался?! Спи себе спокойно" - с усталой рассудительностью возразила моя жена.
О, эти женщины! Откуда в них столько силы...

И снова - Ла Пас.

Я очнулся в 6 утра и сразу почувствовал, что состояние мое - хуже некуда. Закрываешь глаза - в мозгу белые звездочки вспыхивают, а открываешь - и весь белый свет выглядит, как распавшийся на кусочки пазл. Я уже в этом состоянии бывал, и означает оно у меня - крайнее обезвоживание. Нам бы вчера после такого дня на такой высоте литра по 2 выдуть, а мы только по одной кружке чая выпили и спать завалились. А что поделаешь, когда на пятерых - одна горелка! Рядом Таня заворочалась. "Таня, пить хочешь?" - спрашиваю я.
"Не то слово" - отвечает жена - "я пол-ночи конденсат с палатки слизывала". Понятно. Надо действовать.
Одеваюсь, вылезаю из палатки и раскочегариваю примус. Через полчаса первая кружка драгоценной влаги готова и я пою жену. Следующую кружку выпиваю сам и затем, в течении часа топлю кружку за кружкой, бужу ребят и пою их чуть теплой водой. Они выдувают воду одним глотком и спят дальше. К концу второго часа чувствую, что полегчало - звездочки улетучились, а кусочки пазла вновь сложились в целостную картину.
Вскоре все встали, мы неспеша позавтракали и собрали лагерь. Изначально мы собирались спуститься вниз к 11 часам, то есть к тому времени, когда к Лагуна Зонго подъезжают новые группы, и, следовательно, не должно быть никаких проблем поймать пустой джип. Однако, вскоре стало ясно, что к этому сроку мы никак не успеваем. Мы растянулись на спуске на пол горы. Впереди бежали мы с Таней, стараясь спуститься как можно раньше и "застолбить" джип. За нами, но еще в пределах видимости, шел Леня, и где-то вдали, за горизонтом, прихрамывал на больную ногу Шурик, сопровождаемый Лешей. В конце спуска мы с Таней вышли к развилке тропы. Одна ее ветвь траверсировала вправо с небольшим подъемом, а вторая, менее нахоженная, круто сбегала вниз, к виднеющейся бетонной нитке акведука. Поколебавшись, мы пошли по пути наименьшего сопротивления, то есть к акведуку. Очень скоро, однако, от тропы ничего не осталось, и единственный путь, который оказался открыт перед нами, это влезть на бетонную эстакаду и идти прямо по ней. Мы так и сделали, и вскоре земля с обеих сторон акведука оказалась далеко внизу и метров 100 мы топали по полосе бетона шириной в две ладони. Такой вот гребневый маршрут. Наконец мы вышли к дамбе, перешли по ней к зданию приюта и с облегчением обнаружили там два джипа, один из которых - тот самый, на котором мы сюда приехали. Мы были отнюдь не единственными клиентами, но после продолжительных переговоров, прикидок, почесываний в затылке и озабоченных покачиваний головой, нас приютили в одном из джипов за 90 баксов. Дорога сюда нам стоила меньше, но - иди поторгуйся... Пришли ребята, мы попили водички, подождали пока подтянутся остальные пассажиры и погрузились в джип. У нас подобралась классная компания - пара приятных итальянцев, девушка-француженка, парень-израильтянин и мы, беспородные. Добавьте сюда испаноговорящего водителя, и - Ноев ковчег готов к отплытию. Мы разговаривали между собой по-русски, с израильтянином - на иврите, с итальянцами – по-английски, с водителем - знаками, а француженке мы только улыбались. Зато наш соотечественник оказался сущим полиглотом и свободно шпарил и по-английски, и по-испански, а окончательно ошеломил он нас, когда уселся рядом с француженкой и завел с ней непринужденную беседу на чистом французском. С этого момента, ни с нами, ни с итальянцами он больше не общался, и его вполне можно понять. Итальянцы, муж и жена, выглядели крутыми. До этого они несколько дней делали восхождения в районе Кондорири, а через два дня, то есть в точности как мы, они собирались идти на Ильимани. Они поразили нас сообщением, что сделали вершину Потоси за 8 часов. Мы, пристыженные, признались, что то же мероприятие отняло у нас вдвое больше времени, на что они спокойно заметили, что жили бы мы в Альпах и ходили бы в горы каждый уикэнд, как они, мы бы бегали маршруты не хуже их. На это мне припомнился старый анекдот про "если бы" и про бабушку с дедушкой...
Джип выгрузил нас в Ла Пасе напротив агентства, и мы попрощались с итальянцами, выразив взаимную надежду встретиться вновь на Ильимани. Это было шумное время, когда улицы полны народа, и очень быстро мы с Таней обнаружили, что своими огромными ботинками канареечного цвета производим небывалый фурор на улицах боливийской столицы. На нас оборачивались, над нами потешались, родители обращали на нас внимание своих детей. Я громыхал по тротуару, как статуя командора.
В гостинице нас ожидал неприятный сюрприз - наши вещи (чистые!!!) были заперты на ключ, ключ - в сумочке, сумочка - у доньи (донья это, как дон, но только женщина), а донья эта слоняется неизвестно где, и нету Иван-царевича, который мог бы ее для нас подстрелить. Спустя примерно час, донья все же появилась, и мы дружно ринулись в душ, предвкушая наслаждение, ради которого (даже ради него одного!) стоило лазить по горам. Вскоре, распаренные и розовые, как молочные поросята, но выгодно отличающиеся от них в плане чистоты, мы отправились ужинать, поскольку еда - второе по значимости из тех наслаждений, которым предается человек, спустившийся с гор. Третье из них - сон в мягкой постели. Секс вообще не включен в этот список, как занятие по энергозатратам сопоставимое с самим горовосхождением.
Ужинали мы в ресторане под названием "Ильимани", что показалось нам символичным и соответствующим моменту. В ресторане совсем не было туристов, группа боливийцев справляла какое-то свое торжество, а на стене, в стиле, который я бы назвал боливийским примитивизмом, была изображена большая снежная гора, у подножия которой цвели сады и ходили прямые, словно проглотившие аршин, смуглолицые крестьяне. Нас неожиданно вкусно накормили в этом заведении.
Все было прекрасно в тот вечер, кроме одного - прогноза погоды, который ребята извлекли из компьютера в интернет-кафе. На день нашего прибытия в базовый лагерь Ильимани у синоптиков были запланированы дожди с грозами, а на последующие два дня - сплошные проливные дожди. Единственное, что утешало нас, это тот факт, что до сих пор боливийские метеорологи проявили себя, как жалкие перестраховщики. Проливные дожди на поверку оказывались несколькими каплями с неба, моросящие дожди - переменной облачностью, а переменная облачность - таким небом, какое бывает в пустыне Каракумы в середине лета.
Перед сном мы попробовали обьяснится с нашим швейцаром (я называю его так просто для удобства, а вовсе не потому, что простил ему украденную колбасу). Мы знали, что завтра у боливийцев большой праздник - День Независимости, и попытались выяснить, когда и где будет проходить основной парад. К сожалению, наш молодой друг так и не смог опустить свой испанский до уровня доступного нашему пониманию. Единственное, что нам удалось уловить, это то, что завтра состоится большой "параде милитаре". Но об этом мы как-то и сами догадались.

День Независимости.

"Не лапай лампасы ла-пасские! "

Ла-пасская военная скороговорка.

Атмосфера военно-патриотического праздника царила на Ла-Пасских улицах с самого утра. Все учреждения, магазины и большинство мелких лавок были закрыты. Праздный народ шатался по улицам, в предвкушении предстоящего зрелища, и даже с лиц пожилых боливиек исчезло выражение усталого безразличия, нажитого годами тяжкого труда и беспросветного быта. Вдоль улицы Ильимани, от ее пересечения с Янакочей, на которой мы проживали, и до кафедрального собора, что на площади Мурильо, через равные промежутки стояли военные полицейские в черных кожаных куртках. Эпицентром этого всенародного копошения несомненно была площадь Мурильо, где перед кафедралом и президентским дворцом, прозванным нами дворцом трех толстяков за вывешенные на нем портреты трех орденоносных национальных героев, собралась изрядная толпа зрителей. Там же была приготовлена правительственная ложа, заботливо прикрытая от солнца матерчатым тентом цветов боливийского флага. Для нас же этот день начался с хлопот совсем не праздничного характера. У нас была проблема. Перед отъездом на Уайна Потоси мы сдали на хранение в Bolivian Journey предназначенный для Ильимани бензин. Наш друг Марко охотно принял его, никак не предупредив нас, что на время праздников его контора будет закрыта, и вот теперь мы бегаем от одного телефонного автомата к другому, пытаясь выловить Марко (к счастью у нас есть номер его мобильника) и отобрать у него свой бензин. Кстати не только он, но и вообще большинство агенств оказались закрыты, а ведь нам необходимо было снять джип, который подвезет нас к Ильимани. Однако, удача решительно была с нами, компенсируя нам недостаток предусмотрительности - агенство Андино работало, несмотря на всенародные гуляния, и мы заказали там джип за вполне умеренную цену в 100$. Кроме того, нам удалось дозвониться до Марко, который пообещал нам, что в утро нашего отъезда на Ильимани нам вернут наше горючее (оба агенства, и Боливиан Джорней, и Андино, находятся на Сагарнаге почти друг напротив друга). Теперь со спокойной душой мы могли наслаждаться готовящимся красочным зрелищем. Мы протолкались поближе к оцепленному полицией коридору, по которому будут маршировать колонны демонстрантов. Меж зрителями деловито сновали торговки, предлагая народу подкрепиться в преддверии зрелища, обещающего быть не коротким. Продавец сладостей разносил алые засахаренные яблоки на большом круглом подносе. Я сдул пылинки с обьектива фотоаппарата и принялся за работу.
Парад однако не начался в 12, как было обещано народу, и даже час спустя ложа правительства была пуста самым бесстыжим образом. В народе началось опасное брожение - раздавались выкрики и свист, полицейские тревожно оглядывали толпу, и я припомнил, что нахожусь в регионе, где военные перевороты проиходят с такой же регулярностью, с какой в европейских городах проходят муниципальные выборы. К тому же, мы вычитали накануне, что президентский дворец в прошлом дважды сжигался революционно настроенными гражданами, бог же, как известно, любит троицу... Наконец ворота дворца трех толстяков отворились, и, сопровождаемые жидкими, я бы даже сказал насмешливыми, аплодисментами в ложу проследовали важные усатые мужчины, деревяным спокойствием лиц своих сравнимые с членами брежневского политбюро. Пожилая матрона в традиционной одежде боливийской простолюдинки приятно оживляла эту процессию и была прозвана нами "мамой президента". Когда сильные мира сего заняли свои места, зазвучали бравурные марши с отчетливо вплетающимися в них андийскими мотивами, и парад начался. Это было нарядное зрелище - пальчики оближешь! Бесконечными колоннами перед нами промаршировали военные колледжи и университеты, школы и пансионы благородных девиц, трудовые и творческие коллективы. Под радостно опознанные нами звуки "Хава Нагила" промаршировал еврейский колледж. Бронзовые лица боливийских евреев были по-индейски невозмутимы. В отличие от тошнотворной красно-серой массовки советских демонстраций, все здесь было изумительно красочно и неподкупаемо искренне. Мы смотрели и щелкали фотоаппаратами до полного "опупения". И только когда ноги уже не держали нас, а мир в наших глазах превратился в один большой боливийский флаг, мы покинули этот грандиозный праздник национального самовыражения. У нас не было никаких шансов досмотреть его до конца живыми.
Остаток дня не был отмечен никакими событиями, о которых стоило бы упоминать. Мы с Таней вышли прогуляться по городу, но я очевидно перегрелся на солнце во время всех этих демонстраций, мне было плохо, и, видя мою кислую физиономию, Таня благородно предложила мне вернуться в гостиницу. Я с радостью согласился. Вечером мы ужинали в китайском ресторане, где нас обслуживал взаправдашний китаец, а под потолком висели красочные бумажные фонарики и драконы. Было вкусно и много, мы и выпили по бокалу мартини, отмечая свое успешное восхождение. Поскольку я ни бельмеса не понимаю в спиртных напитках (кроме такой чисто технической характеристики, как крепость его в градусах), то я доверчиво перепоручил выбор выпивки Шурику. Они с Лешей выглядели матерыми экспертами на бледном фоне меня, трезвенника. Это был прекрасный вечер, как, впрочем, и многие другие вечера, проведенные нами в этой замечательной, хоть и небогатой, стране.

Карнавал.

Неранним солнечным Ла Пасским утром мы отправились за продуктами. Не мудрствуя лукаво, мы смотались прямиком в Кетал и докупили там все те продукты, которые понадобятся нам, как на Ильимани, так и в обыденной жизни. Еще по дороге в Зону Сур мы обратили внимания на то, что праздничные мероприятия не только не свернуты, но собираются возобновиться с удвоенным размахом. Вдоль улиц, примыкающих к центральному проспекту, строились военные колонны, пестротой своей сравнимые с гусарскими и драгунскими полками прошлого века. Солдаты, облаченные в сахарной белизны мундиры, украшенные вишневыми эполетами, обутые в сапоги цвета горького шоколада и увенчанные причудливыми головными уборами, были достойны стать украшением любого праздничного торта. Мы поняли, что готовится нечто, и это нечто мы собираемся упустить. Вернувшись из супермаркета и забросив покупки в холодильник, мы ринулись наверстывать упущенное, но вскоре убедились, что ничего абсолютно не упустили - парад только начинается. В отличие от вчерашней демонстрации, это был настоящий военный парад. Буйное разнообразие родов войск, вычурные мундиры, серьезность строевой подготовки, все это выдавало армию, которая давно уже не имела дел с реальным противником. Это было большое, избалованное вниманием родителей, дитя. Национальное достояние, охраняемое во время парада неимоверным количеством вооруженных до зубов полицейских.
Более всего поражало разнообразие и великолепие головных уборов. Тут были и кокетливые красные шапочки с "бомбончиком" в форме заячьего хвоста, выкрашенного в цвета светофора, и огромные роскошные кирасы с полосами темного меха, и странные "абажуры" из конского волоса, то белоснежные, то кроваво-красные, то желто-зеленые, словно копна водорослей. Перед нами прошли такие милитаристские изыски, как пожарные войска, вооруженные огромными топорами, женская дивизия, вооруженная успешно скрываемым женским обаянием, и альпинистское подразделение, вооруженное, как не трудно догадаться, ледорубами. Мы были немало удивлены, когда перед нами промаршировал отряд бравых морских пехотинцев. Как я уже говорил, у Боливии нет выхода к океанам, но несмотря на это (а скорее всего - благодаря этому...) они чудесно выглядели, эти моряки. Руководил всем этим действом роскошный опереточный генерал - с пузом, усами и шашкой наголо.
Часа два мы наблюдали это красочное представление, затем голод и усталость взяли свое, и мы отправились в гостиницу обедать. Когда мы вернулись в центр города, парад все еще продолжался, как ни в чем не бывало. Мы попытались перебраться на противоположную сторону проспекта, но войска маршировали сплошным потоком, непреодолимым, словно река в половодье. Километр за километром мы продирались сквозь праздничные толпы народа в поисках "переправы", но все было тщетно. В какой-то момент я загляделся на одну только секунду, и друзья мои исчезли, как в воду провалились. Я потерялся! Это не случалось со мной с пятилетнего возраста. Поскольку мальчик я большой, я не заплакал, а произнес то, что произносят все взрослые дяди в затруднительных ситуациях. Затем, не без труда, я нашел место, где какое-то изнеможенное парадом армейское подразделение остановилось перевести дыхание, и перебрался на вожделенный противоположный "берег". Вскоре я увидел свою жену, которая тут же разъяснила мне кто я такой, и что только такой как я может потеряться на праздничной демонстрации. Мы условились встретиться с ребятами на Сагарнаге и пошли гулять по взъерошенным праздным народом улицам. Мы взбирались вверх по крутым улочкам, заглядывали в разные лавки и подворотни и с интересом ловили то немногое, что открывается стороннему и кратковременному наблюдателю. Был поздний послеобеденный час, и усталые торговки, пользуясь некоторым спадом покупательской активности, доедали свою немудреную трапезу прямо на рабочем месте, не отходя от прилавка. Женщина, сидящая на тротуаре и издали казавшаяся нам глубокой старухой, при ближайшем рассмотрении оказалась кормящей матерью. Смуглый младенец деловито посасывал дряблую грудь. Было солнечно, но тени уже удлинились и стало прохладно. Пахло подгнившими фруктами. В воздухе было разлито ощущение какой-то особенной необязательности жизни. Этакой прозрачной близости к земле и к небу. Ты – уязвим и смертен, как никогда, но зато и не винтик в нашей чертовой лакированной машине. Можно пойти направо, можно - налево. Можно просто сесть на заплеванный тротуар рядом с морщинистой индейской мадонной.
Подошел час нашей встречи с ребятами, и мы неспеша дрейфовали в сторону Сагарнаги. По мере приближения к ней, все явственнее становились признаки происходящего там чего-то такого, что непростительно пропустить заезжему туристу и путешественнику. Мы ускорили шаг. По улице, пересекавшей Сагарнагу, медленно, с остановками, двигалась карнавальная процессия. Сбылась, сбылась наша мечта увидеть настоящий боливийский карнавал! Не урезанные, хоть и красочные цитаты, какие подают туристу в пенье между бокалами пива, а полновесное, буйное народное веселье - целиком, от начала и до конца. Это был конкурс фольклорного танца. В конце улицы, там, где она заканчивалась тупиком, восседало жюри. Танцоры непрерывным потоком, в танце, проходили всю эту улицу, приберегая лучшее на что они способны для финального аккорда перед судейской трибуной, затем по отвесной булыжной мостовой, сбиваясь с ритма и ломая лаковые каблуки, сваливали вниз на Сагарнагу, а там уже, слившись с веселой, чуть поддатой публикой, предавались самому непосредственному и неуправляемому веселью. В те моменты, когда исполнившие свою программу группы оттанцовывали от трибуны, вся эта пестрая и шумная колонна останавливалась, танцоры отдыхали, перекусывали и шутили со зрителями, которые нередко сами становились участниками карнавала. Их с радостью принимали. Поражало фантастическое разнообразие костюмов, их красочность и лоск - ни одной заношеной вещи. Все сверкает на солнце, бросается в глаза, захлестывает буйством красок! Перерыв окончен, ритмическая музыка разносится в студеном, кружащем голову горном воздухе, и продолжается это неостановимое медленное движение - два шага вперед, шаг назад, поклон, два шага вперед, шаг назад, поклон. Звенят бубенцы, покачиваются перья, причудливые маски сменяются еще более причудливыми. Неистощимая и неостановимая феерия! Лица музыкантов утонченны, их глаза светятся лукавством, они играют на маленьких тростниковых флейтах свои древние мелодии. Моя жена пританцовывает в такт музыке, ее приглашают, и она плывет по течению реки, истоки которой - в такой первобытной и чужеродной нами дали, какую невозможно себе вообразить.

Не могу устоять перед искушением приложить с своему рассказу пачку фотографий: 1. 2. 3. 4. 5. 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. 13. 14.
Когда стало отчетливо темнеть, мы вернулись в гостиницу, где нас ожидало лишнее (воистину - лишнее!) доказательство того, как часто высокое и низкое в этом мире сплетаются в тот единый хитроумный узор, который и называется жизнью: у нас украли колбасу... Из пакета с едой, доверчиво оставленного нами в общественном холодильнике, исчезла половина припасенной для Ильимани колбасы и некоторое количество других, не столь коренных, продуктов питания. Осмотрев внимательным образом содержимое холодильника, мы нашли явственное свидетельство неуникальности происшествия. На пакетике с непритязательным завтраком какой-то англоязычной постоялицы была оставлена записка: "Вы, выпивший вчера мое молоко человек, оставьте, пожалуйста, мне мой творог!" Мы сидели на кухне за чашкой коки и обсуждали происшедшее. Как только выяснилось, что нанесенный ущерб легко компенсируется несколькими несложными перестановками в раскладке, событие это повернулось к нам своей юмористической стороной. Впрочем это произошло не сразу. Сперва Леня проявил, неожиданную для столь мягкого человека, криминалистическую жилку. С пылом, который порождается давно зарытым в землю, но неожиданно востребованным талантом, Леня стал ловко распутывать нить этого коварного преступления. Лишь незначительность причиненного ущерба и наша благодушная пассивность помешали ему перенести свое расследование в практическую плоскость. Однако, логические его выкладки неумолимо указывали на причастность персонала гостиницы к хищениям продуктов питания, принадлежащих постояльцам. Молодой швейцар, не принимающий к оплате доллары и отмеченный некоторыми другими, не столь серьезными странностями, показался нам наиболее подходящим на роль злодея субьектом. Как вы, наверное, уже поняли - мы здорово повеселились в этот вечер! Впрочем, не криминалистические изыскания были нашим основным занятием. Большая часть вечера была посвящена сборам, поскольку на следующий день мы отправляемся на свое второе восхождение - на Ильимани. Мы учли опыт, приобретенный нами на Уайна Потоси, и это позволило нам заметно облегчить свои рюкзаки. Прежде всего, сокращениям подверглась раскладка (вне связи с описанными выше событиями..). Кроме этого, все элементы одежды, которые не нашли применения на предыдущей горе, были оставлены в гостинице, как и та из горелок, которую нам так и не удалось реанимировать. Апофеозом всех этих сокращений стало оставление в гостинице мыла, зубной пасты и зубных щеток. Зубы вообще неполезно чистить ледяной водой (куда здоровее пользоваться для этой цели жевательной резинкой), а мытье рук на таком восхождении и вовсе выглядит параноидальным действием.
Спать я пошел с ни с чем не сравнимым чувством приближающегося Большого Дела.

Каньоны и попугаи, или долгая дорога в Юнгас.

"Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе."

Наставления исламскому альпинисту. Сура первая.

На этот раз мы были обслужены по первому разряду - джип фирмы Андино остановился прямо напротив дверей нашей гостиницы. Водитель наш оказался хорошо пожилым боливийцем, который в прошлой своей жизни очевидно был водителем парового катка. Невыносимо медленно, словно укатывая асфальт, наша колымага плыла по широким проспектам южного Ла Паса. Мимо нас со свистом пролетали искаженные в матерном крике смуглые лица других водителей. Дедуля наш был заметно напряжен - он судорожно сжимал руль, то и дело испуганно припадал то к одному, то к другому окну и шевелил губами. Молитвы шепчет, подумал я. "Вам не кажется, что дедушка не умеет водить машину?" - тревожно спросил Леня - "Когда мы выедем на горную дорогу, он сбросит нас в первую же пропасть!"
"Леня," - возразил я - "этот человек умудрился дожить до весьма преклонного возраста. Не исключено, что как раз природная осторожность позволила выжить ему в этой непростой дорожно-транспортной обстановке..."
"Старый конь борозды не попортит!" - беспечно добавил кто-то из ребят.
По мере того, как мы выезжали за пределы центрального Ла Паса и асфальтированные улицы сменялись непроходимой чередой колдобин, с дедом происходила разительная перемена. Осанка его стала уверенной, езда ровной, он просто-таки молодел на глазах. Только что, песенки не насвистывал. Стало очевидно, что мы попали в руки матерого волка проселочных дорог. Когда последние опасения за свою судьбу покинули нас, мы принялись озираться по сторонам и, развертывающийся перед нами пейзаж был того достоин. Последние, нищие кварталы Ла Паса были окружены исполинскими серыми башнями, выточенными водой в мягкой породе в незапамятные времена. Слои крупной гальки залегали на разных уровнях этих мрачных останцев, и повсюду были видны следы обвалов и камнепадов. Это мрачное природное окружение как нельзя лучше гармонировало с убогими безликими домами и с поземкой мусора, гонимой ветром по беспризорным улицам. Если бы в этот момент над нами пролетела стая гарпий, ей богу - я бы ничуть не удивился.
Мы выехали за пределы города и запетляли по небрежно намеченной проселочной дороге. Остается только надеяться, что проблема дураков, стоит в Боливии куда менее остро, чем проблема дорог!
Вскоре мы проехали через какой-то забытый богом поселок, дорога сбежала с холмов в сухое широкое русло, и нас обступили красноватые стены грандиозного каньона. В этом месте природа дала волю своей фантазии, создав один из самых причудливых и величественных рельефов, какие я когда-либо видел. Стройные готические соборы сменялись исполинскими церковными органами (ударение - на втором слоге...), за ними следовали красно-бурые, стометровой высоты стены, изборожденные плавными вертикальными складками - словно флаги на ветру. Величественные обелиски красного песчаника четко вырисовывались на фоне неба.
Дорога окончательно исчезла, и наш джип неторопливо переваливался через валуны, усеявшие дно каньона.
Иногда мы видели местных жителей, собиравших большие куски какой-то черной, как смоль, породы. Возможно, это был уголь. Как это ни глупо звучит, я так и не разобрался какой именно дорогой (если это можно назвать дорогой...) мы тогда проехали, но, судя по всему, нас провезли через каньон Уарикунка (Huaricunca), который описан в путеводителе, как одна из самых ярких местных достопримечательностей.
Узкая часть каньона осталась позади, и пейзажи окружавшие нас стали просторнее. Глубокие буро-зеленые долины пролегали меж исполинские горных отрогов, поросших кактусами и разнообразными колючими растениями неведомой нам видовой принадлежности. Дорога вилась бесконечным серпантином вдоль крутых горных склонов. Мы опускались все ниже, становилось теплее, и растительность стала приобретать субтропический облик. Это были величественные андийские предгорья - Юнгас, где подернутые теплыми туманами дождевые леса Амазонии, наползают на неприступные склоны сурового Альтиплано. Мы опустились уже ниже 3000 метров, и вдоль дороги тянулся невысокий причудливый лес, ни единое дерево которого не пробуждало в нашем северном сознании никаких знакомых ассоциаций. Стая зеленых попугайчиков мелкими ныряющими движениями пропорхала над нами и скрылась в кронах деревьев. Мы въехали в небольшое тихое село и остановились у одноэтажного здания с облупленной местами побелкой. Водитель отправился в соседнюю лавку перекусить, а мы вылезли из джипа, размять утомленные двухчасовой тряской тела.
Две девочки в одинаковых белых платьях и мальчик в потрепанном синем свитерке смотрели на нас востоженными глазами. Их круглые бронзовые личики расплылись в улыбке. Черные глянцевые волосы девочек были убраны в две тонкие тугие косички. Леня открыл коробочку "Тик-Так" (это такие крохотные мятные конфетки) и угостил детишек. Малыши взяли по конфетке, и в следующее мгновение раздался пронзительный призывный клич. Двери здания, оказавшегося местной школой, распахнулись, и Леня оказался окружен возбужденно щебечущей толпой детей. Десятки смуглых ручонок тянулись к Лене с разных сторон, и его запасы конфет были опустошены в считанные минуты, причем Леня получил от этой процедуры неизмеримо большее удовольствие, чем эти мелкие обитатели андийского нагорья. Занятия в школе были безнадежно сорваны, и детки не спешили вернуться в скучные классы. Общение с чудаковатыми пришельцами доставляло им огромное удовольствие. У порога соседнего дома сидела женщина и с интересом наблюдала за происходящим. Одна из девочек подошла к ней, они поговорили, и девочка с гордостью вынесла к нам огромного зеленого попугая. Глаза моей жены округлились от восторга, она засюсюкала и запричитала. Руки ее сами собой потянулись к этому пернатому чуду. Попугай склонил голову набок, окинул пришелицу оценивающим и, в то же время, исполненным решимости взглядом, ступил ей на ладонь, и, прошагав по руке победным маршем, занял подобающее попугаю место на ее плече. Тот в точь, как в кино про пиратов. Разительная перемена произошла в Танином лице. "Мамочка, он мне откусит ухо..." - запричитала она и вобрала голову в плечи. Пернатый зверь какое-то время изучал Танину сережку, с тем же выражением бесшабашной самоуверенности, с каким он взгромоздился на ее плечо. Было видно, что, при других обстоятельствах, он с удовольствием отклевал бы себе эту замечательную штучку, но врожденное благородство не позволило ему это сделать в присутствии такого количества зрителей. Спустя минут десять моя жена с трудом заставила себя расстаться с этим великолепным созданием. "Ну почему, почему мы не можем привезти домой попугая?!!" - со слезами на глазах говорила она. "Дорогая, но ты же знаешь, что диких зверей нельзя ни ввозить в страну, ни вывозить из нее. К тому же, им хорошо здесь - тепло, на деревьях для них тут растут бананы, они тут - у себя дома, и их тут охраняет Красная Книга..." - говорил я, чувствуя себя последним негодяем.
Вернулся наш водитель, и мы покинули это гостеприимное село. Называется оно - Килиуая (Quilihuaya)). Сразу за его окраиной дорога круто потянулась в гору, и через полчаса петляний по уже привычным нам серпантинам мы проехали еще одно село - местный районный центр Эстанция Уна (Estancia Una). Здесь дорога сделала невозможное - стала еще хуже, и мы выехали на финишную прямую - последний участок перед селом Пиная (Pinaya), который еще возможно преодолеть колесному транспорту. Весь этот участок дороги перед нами маячила массивная ледяная громада Ильимани, вершина которого скрывалась в плотных облаках. Между Эстанция Уна и Пинаей нас перехватил молодой энергичный боливиец, некоторые элементы одежды которого, такие, как флисовая куртка, например, свидетельствовали о его работе горным проводником. Звали его Паскуале, и он был учтив, но необычайно напорист. Он поочередно переговорил со всеми нами и с водителем, выяснил количество нашего багажа и перевел его в "муло-единицы", а так же, объяснил где нам следует остановиться и подождать его мулов. Он деловито "застолбил" нас, как неожиданно найденный золотоносный участок.
Пиная оказалась крохотным тихим поселком, расположенным в тени заботливо сохраненной рощицы у подножия белоснежной стены Ильимани, безраздельно царившей над всей округой. Небольшие, опрятные домики были построены из глиняных кирпичей с примесью соломы (техника, которую применяли их предки столетия назад) и крыты почерневшими от времени пластами слежавшегося тростника. Неутомимые женщины трудились на крошечных, отвоеванных у гор полях, обрабатывая их деревянными мотыгами. Наш джип остановился у въезда в село, и мы сгрузили на землю свои рюкзаки. Вся дорога отняла у нас три с половиной часа, и настало время хорошо перекусить. Едва мы успели закончить свой нехитрый обед, как увидели приближающееся к нам живописное семейство, погонявшее перед собой двух коренастых, мохнатых мулов, несомненно предназначенных для нашего багажа. Это был хорошо налаженный семейный бизнес. Пока дочка придерживала мула под уздцы, папа с мамой привязывали к его спине наши рюкзаки - по два рюкзака на одно животное. Толстая грубая веревка безжалосто затягивалась под животом мула до тех пор, пока он не начинал беспокойно прясти ушами и переступать с ноги на ногу. Когда оба мула были нагружены, glava семейства взвалил пятый рюкзак себе на спину (что безусловно должно было лишить мулов повода для сетований на человеческую несправедливость), и наш маленький караван тронулся в путь. Тропа круто поднималась вверх по поросшим жухлой травой холмам, и оказалось, что не так-то просто угнаться за рожденными и выросшими в этих местах местными жителями. Мы с Танькой дышали, как загнанные лошади, но едва поспевали за бодрой процессией, неутомимо набиравшей высоту. Пиная расположена на высоте 3900 метров, и нужно набрать дополнительные 500 метров, чтобы попасть в базовый лагерь Ильимани, называемый Пуенте Рото (Puente Roto). Переход этот занял у нас полтора часа, и мы долго не могли отдышаться, что меня лично неприятно удивило. Базовый лагерь располагался на широкой желтой равнине, по которой неторопливыми изгибами струились многочисленные мелкие ручьи. В лагере царило оживление, стояло много палаток, но, судя по всему, большинство из стоявших тут экпедиций находилось по дороге вниз, завершив свои восхождения. Мы присмотрели себе сухую площадку на краю лагеря, не без труда очистили ее от козьих шариков и поставили свои палатки. Снизу, со стороны Ла Паса, на нас надвигалась огромная черная туча, недвусмысленно напоминая нам о том угрожающем прогнозе погоды, о котором все эти дни мы старались не думать.
Неподалеку от нас расположилась группа молодых французов (это стало у нас славной традицией - стоять по соседству с французами!), как и мы не связанная с местными гидами. Мы подошли к ним обсудить завтрашний маршрут, но быстро выяснили, что они располагают точно такой же информацией, что и мы. За ужином мы с Леней затеяли неизбежный для русских интеллигентов (особенно, когда они - евреи) спор о судьбах мира. Выбор конкретной темы спора - роль Михаила Сергеевича Горбачева и перестройки в новейшей российской истории - я объясняю себе воздействием кислородного голодания на наш утомленный головной мозг, поскольку единственным альтернативным объяснением является приближающееся старческое слабоумие. Два заросших двухнедельной щетиной мужика сидят в палатке в сердце боливийских Анд и, отправляя в рот грязными руками сухарную крошку, пылко жестикулируют и сверкают глазами, обсуждая проблемы, от которых самих россиян уже давно разбирает зевота. Леня жарко перечислял неисчислимые бедствия, навлеченные недалеким, хоть и благонамеренным кубанским трактористом на великую и ужасную нашу империю, и ратовал за неторопливый, но верный китайский путь. Я же при упоминании Горбачева презрительно сплевывал и кричал, что для меня он - ноль, пустое место, что великие тектонические подвижки истории обрекли Советскую империю на катастрофический развал и погружение в пучину войн и конфликтов... Леша и Шурик наблюдали за происходящим с каким-то, я бы сказал, медицинским интересом.
Снаружи потемнело, и с неба повалили тяжелые снежные хлопья, возвращая нас с Леней к суровой реальности. Погода не предвещала нам на завтра ничего хорошего.

Нидо де Кондорес.

"Если на гнезде кондора сидит ворона - не верь глазам своим!.."

Козьма Прутков. Боливийские заметки.

Мы вышли с рассветом. Ничто вокруг не напоминало о вчерашней непогоде, и мы приободрились. Впереди в рассветных сумерках маячили фигуры французов, вышедших на считанные минуты раньше нас. Тропа наша пересекала плоскую болотистую равнину, на краю которой находился базовый лагерь, поднималась в сторону горы и упиралась в древнюю заброшенную дорогу, тянущуюся под западной стеной Ильимани и ведущую из ниоткуда в никуда. Следуя Йосси Брайну, нам следовало топать по ней примерно с четверть часа до места, где от нее ответвляется тропа, ведущая к скальному гребню, по которому проходит наш маршрут. Однако, не прошло и пяти минут, как мы стояли и в нерешительности разглядывали отчетливую, натоптанную тропу, уходящую влево, вверх по склону, и, насколько мы могли судить, ведущую туда, куда нам надо. С одной стороны, я склонен строго следовать описаниям, не поддаваясь на разного рода провокации, с другой же стороны, я редко встречал туристов, устоявших перед искушением хорошей тропой. Решающим аргументом стало то, что французы уверенно свернули на эту тропу, не задумавшись ни на секунду. Хотя, если подумать, как раз это-то и говорит не в их пользу. Пройдя по тропе пару сот метров мы вышли к целой сети быстрых нешироких ручьев, сбегавших с ледников западной стены. Каменистые берега ручьев подмерзли за ночь и были покрыты сплошной коркой льда. Переправа через это незначительное, на первый взгляд, препятствие отняла у нас час времени, и в течение этого часа ни разу на ногах не стояло больше трех человек одновременно. Тяжелее всего пришлось Шурику. Грохнувшись посреди ручья, он лежал на глазурованных чистейшим льдом валунах, и каждая попытка встать на ноги заканчивалась ушибом очередной части тела. Мы словно стадо коров (на льду, заметьте, на льду!) тревожно метались вдоль берега, и, то и дело, очередная пара копыт взлетала в воздух. Наконец, наиболее грациозной из коров - моей жене - удалось подобраться к Шурику на длину лыжной палки, и Шурик был спасен. Что характерно, у каждого из нас в рюкзаке были кошки, но видел ли кто-то из вас альпиниста, переправляющегося в кошках через ручейки?! Если не считать откатанной нами на льду вольной программы, в остальном это была абсолютно нормальная тропа, хоть и не та, которую имел в виду Йосси Брайн. Той тропой мы воспользовались на спуске, и она вообще не пересекает никаких водных препятствий.

Переправившись через ручьи, мы продолжили вдоль пологого подьема, траверсировавшего склон вправо, в направлении отчетливой седловины в скальном гребне, настолько глубокой, что она превращала правую часть гребня в отдельно стоящий утес. Тропа пересекла по диагонали участок склона странного песочного, почти оранжевого, цвета и круто потянулась вверх на седловину. Поднявшись к самой седловине, мы расположились под утесом перевести дыхание и перекусить. От седловины тропа поднималась по некрутым скалам на гребень, на котором, на высоте 5450м расположен верхний лагерь – Нидо де Кондорес. Оказавшись на гребне, мы вскоре обнаружили, что тропа пересекает многочисленные снежники. Когда скальные промежутки между ними сократились до минимума, мы надели кошки. Вскоре скалы окончательно исчезли. Мы медленно ползли вверх по бесконечному снежному гребню. Вид открывающийся влево от гребня был грандиозен – с центральной и северной вершин ниспадали на два километра вниз испещренные трещинами ледяные каскады. Над этим фантастическим, застывшим на бегу ледовым потоком, словно над гиганским котлом, клубились разодранные в клочья облака. Мы часто останавливались, повисая на палках, и пока наше дыхание приходило в норму, глаза наши скользили по этому дикому пейзажу, подавляющему своей величавой безжалостностью.

Даже и с хорошей акклиматизацией, которую мы к этому моменту приобрели, 25 килограммовые рюкзаки давали себя знать. Мы шли с Таней первыми, и каждый очередной излом гребня обещал нам конец этого выматывающего подъема, но, когда мы поднимались к нему, над ним нависал следующий, за ним – следующий, и так без конца. Жена моя была неутомима, и, в итоге, оставила позади и меня. Подозреваю, что не последней составляющей той энергии, что питала ее, было желание первой увидеть обширные гнездовья кондоров, которые, и она свято в это верила, должны были располагаться в месте с таким названием. Наконец, поднявшись на очередной снежный горб, она радостно замахала мне руками. Мы вышли на широкое заснеженное плечо. В дальнем его конце одиноко желтела палатка французов. Слева, на узкой, проглядывающей из-под снега скальной гряде чернели металлические кресты, установленные в память о погибших на Ильимани альпинистах. Справа гиганским белым горбом здымается вершина Ильимани. На часах - 3 часа дня, то есть весь подъем отнял у нас 8 часов. Мы ковыряли ледорубами снег, подравнивая место для палатки, когда Таня радостно закричала: “Смотрите, кондор! Кондор!!!” Я оглянулся, ища глазами легендарного крылатого исполина – самое большое летающее существо на Земле. Над нами одиноко кружило создание величиной с крупную ворону (ну пусть даже о-очень крупную ворону). В лучшем случае, оно сошло бы за действующую модель кондора в 1:10 величины. Танино возбуждение передалось и остальным членам группы. “Еще кондор! Смотрите, еще один кондор!” – закричал Леша. “Это не кондоры... “ – тихо сказал я, чувствуя себя палачом. “Как не кондоры?!! Как не кондоры!!! Сам ты не кондор!!! “ – наскочила на меня моя жена. Это был откровенный неприкрытый бунт, поскольку в вопросах естественнонаучных и, особенно, биологических я являюсь дома непререкаемым авторитетом. “Рассудите сами“ – перешел я в наступление - “кондор – самая большая птица на земле. Размах его крыльев достигает 3-х, иногда почти 4-х метров! А теперь посмотрите на это несчастье!.. Разве это кондор?! Это ворона какая-то... Да и вообще не похож. Ну то есть лицом, так сказать... “ Ребята слушали меня, с сомнением качая головами. “Да что ты понимаешь в кондорах!!! “ – кипятилась моя жена - “Раз это место называется Гнездо Кондоров, значит это и есть кондоры!..“ Однако, по появившейся в ее глазах затаенной тоске, я понял, что это – последние, обреченные попытки спасти шикарный, красочный рассказ о том, как на фоне белоснежных андийских пиков над ней парили гигантские кондоры. Рассказ, который можно было с таким вкусом рассказывать погрязшим в бытовухе друзьям и сотрудникам. Если бы не я, педантичный козел... Леша грустно вздохнул, и мы вновь принялись за установку палаток. К моему великому удивлению у меня проявились признаки горняшки. И это после стольких дней в высокогорье и сделанного шеститысячника! Чувствовал я себя вымотанным и разбитым. Голова раскалывается на куски. От любого усилия дышу, как после стометровки. Сказать, что я был огорчен, это все равно, что ничего не сказать. Я был убит наповал. Ведь этой ночью нам нужно выходить на восхождение, и у нас всего один резервный день до самолета. Я разжег примус, выпил таблетку дайамокса, заполз в спальник и лежу, как труп – силы аккумулирую. Дело идет к вечеру и снаружи начинают доноситься вопли восторга. “Смотрите, смотрите, какая красота! Ух ты!!! Ох ты!!! Ну и красотища!!!“ – это Леня, Леша и Шурик фотографируют закат небывалой красоты. “Это от дьявола“ – говорю я себе - “держись, не поддавайся!..“ А они все не унимаются, да еще и меня вызывают, не понимают момента: “Ян, вылазь давай! Тут тако-о-е творится!..“ Я лежу, как Иисус - молитвы читаю и бесов отгоняю. Потом сажусь, начинаю натягивать ботинок. “Ты куда полез?! А ну давай обратно! “ – командует Танька. Не то вспомнила, что она медик, не то за кондоров отыгрывается. “Таньча, ну я хоть по-пояс высунусь... “ – жалобно прошу я, снимая ботинок. Вылажу по-пояс из палатки, жадно щелкаю фотоаппаратом, заползаю обратно и продолжаю лежать, с силами собираться. С отчаяния, вспоминаю какие-то отрывочные сведения по аутотреннингу и перебираю в уме имена великих альпинистов – ищу у них поддержки. Так проходят часы, головная боль отступает, и я засыпаю.

Вершина.

Случилось необычное – я не услышал будильник и проснулся, разбуженный сборами наших соседей – коммерческой американской экспедиции. Глянул на часы – без десяти два! Не так страшно, хотя по плану к этому времени уже должна была бы закипать вода на чай. Не вылазя из палатки, раскочегариваю в тамбуре примус и ставлю на него кастрюльку, наполненную с вечера снегом. Через полчаса бужу остальных, и тут обнаруживается серьезная неприятность – Леша жалуется на головную боль и плохое самочувствие. Мы с Таней подробно выспрашиваем его, затем я предлагаю ему остаться в лагере. Леша даже слышать не хочет о таком варианте и уверяет нас, что это не горняшка, а, скорее – какое-то простудное состояние. Мы принимаем довольно-таки непростое решение, и все вместе, в кромешной тьме, начинаем собираться на выход. Рядом с нами суетятся гиды американцев, сами же клиенты, очевидно, досматривают последний сон. Вдали, у палатки французов, мелькают яркие пятнышки налобных фонариков. Нас в лагере всего три экспедиции. Обычно здесь полно народу, но на этот раз многие задержались в Ла Пасе из-за прошедших накануне праздников. Мы завтракаем, связываемся в уже привычную конфигурацию (я с Шуриком и Таня с Леней и Лешей) и выходим. Когда мы подходим к гребню, фонарики французов уже мерцают в темноте метрах в 50 над нами. Мы немного опасаемся этого гребня. Пару лет назад с него сорвалась и разбилась насмерть связка чилийцев. Мы медленно поднимаемся на гребень. Погода благоприятствует нам – немного ветренно, но над нами изумительная колючая россыпь звезд. Легкие с хрипом втягивают морозный разреженный воздух. Я изучаю свои ощущения. Признаки горняшки исчезли, но ноги налиты свинцом, и через каждые несколько шагов я приостанавливаюсь, чтобы отдышаться. В памяти всплывает мой неудачный выход на Аконкагуа, и это воспоминание не прибавляет мне уверенности. Перед глазами маячит узкая полоска снега, выхваченная моим налобным фонариком из кромешной темноты. Бесконечно долго мы ползем вверх по узкому гребню. Местами продвижение требует осторожности, но мы все идем одновременно, и мне кажется странным, что кто-то мог здесь сорваться. Разве что на спуске после восхождения, в последней степени усталости. Американцы и их гиды следуют за нами по пятам. Их много, и они буквально дышат нам в затылок. Наконец, мы выходим к месту, где гребень расширяется, пропускаем их вперед и садимся передохнуть. Затем мы продолжаем свое томительное продвижение. Наконец, мы выходим на широченное снежное плечо. Узкая часть гребня закончилась. Небо за нашими спинами начинает светлеть, вдоль горизонта разгорается бледно-розовая полоса, но солнце мы увидим еще не скоро – его закрывает от нас сумрачная громада Ильимани, нависающая над нами. Жуткий предрассветный холод не дает нам расслабляться. Дуют порывы резкого морозного ветра, и в небе над нами постепенно проступают жемчужные дорожки облаков. Мы останавливаемся перевести дыхание, и Леня говорит, что плохо себя чувствует и хочет вернуться в лагерь. Я спрашиваю его, в состоянии ли он спуститься самостоятельно, и он говорит, что нет никаких проблем, и ему никто для этого не нужен. Я спрашиваю Лешу, как он себя чувствует и не хочет ли он вернуться. Леша отвечает, что чувствует себя неважно, но назад не пойдет. Он говорит это с такой уверенностью, что я не настаиваю. Мы прощаемся с Леней, он отстегивается от связки и уходит вниз по гребню. Перед нами лежит широкая снежная “сковородка”, а за ней продолжается подъем по просторному плоскому гребню крутизной градусов 40-45. Теперь, когда рассвело, мы различили высоко на гребне (он настолько широк, что отсюда выглядит просто как часть западной стены) цепочку черных точек – американцы догнали французов и слились с ними в одну группу. Они медленно ползут вверх, обходя широкие трещины и бергшрунды. Мы тоже начинаем подъем. На коротких участках крутизна достигает 50 градусов, но склон покрыт великолепным, в меру плотным снегом, прекрасно держащим ледоруб, и мы продолжаем одновременное движение, не чувствуя нужды в дополнительной страховке. Я расходился, и, несмотря на высоту перевалившую за 6000 метров, чувствую себя вполне бодро. Периодически поглядываю на седловину между северной и центральной вершинами. Ее высота – около 6200м, и она все еще заметно выше нас. Натоптанная в снегу тропа плавным серпантином обходит широкие голубые трещины. Чем выше мы поднимаемся, тем сильнее тропа забирает влево, в сторону седловины между центральной и южной вершинами, как бы огибая южную вершину. Наконец, мы выходим на освещенный солнцем склон и позволяем себе короткий привал и перекус. В отличие от первого восхождения, мы отдыхали лишь один раз за почти 6 часов непрерывной “пилежки”. Затем продолжаем подъем по довольно крутому склону и, вскоре, выходим к неширокому бергшрунду. Перебираемся через него, страхуя друг друга через ледоруб. Над нами (уже так близко!) тянется влево широкая седловина, в конце переходящая в крутой снежный гребень, ниспадающий с острой северной вершины Ильимани. Тропа траверсирует склон, обходя главную (южную) вершину слева. Нам навстречу спускается гид-боливиец, а за ним и наши соседи - американцы. Они уже побывали на вершине. Мы пропускаем их и продолжаем подъем. Не прошло и 10 минут, как мы встретили французов. Они сказали, что отсюда до вершины час – полтора, и это довольно-таки огорчило нас. Нам казалось, что вершина совсем рядом. Идти стало ужасно тяжело – сказывается высота. Выползаем на седловину. Долины по ту сторону седла забиты облаками. Огромные облачные массы взбухают и наползают на склоны, грозя полностью укутать гору туманом. Гиганские куски ваты, гонимые ветром, периодически закрывают от нас вершину, которая возвышается высоко над нами на фоне темно-фиолетового, почти черного, неба. Сил осталось совсем мало, и через каждые пять шагов мы повисаем на палках. Перед нами – бесконечный однообразный подъем, в конце которого, притягивая наши взоры, маячит вершина. Или то, что выглядит, как вершина. ”Господи” – думаю я - ”если ты есть, пусть это будет не ложная вершина”. Долгий час выматывающего труда, и тропа отклоняется влево, а за ”вершиной” открывается продолжение гребня. ”Я так про тебя и думал...” – продолжаю я свое общение со всевышним. Что бы там ни было, я уже твердо знаю, что мы сделаем это. Мы обошли вершину и теперь находимся на восточном склоне вершинного гребня. Тропа траверсирует склон неуклонно приближаясь к вершине. Последнее усилие, и я наверху. Легкие разрываются, я пытаюсь восстановить дыхание и осматриваюсь. Мы на вершинном гребне, но это еще не конец – гребень продолжает едва заметно повышаться в юго-восточном направлении. Близость цели придает нам силы, и, не останавливаясь, мы продолжаем идти по неширокому снежному гребню. Еще метров 100 и все – дальше можно только спускаться. Ощущение победы охватывает меня. Мы улыбаемся и хлопаем друг друга по плечу. 6440 метров под нашими ногами! Натягиваем на себя пуховки и распаковываем окаменевший на морозе шоколад. На часах - 12 часов дня, дует резкий холодный ветер, несущий через вершинный гребень рваные клочья облаков. Я закрепляю на рюкзаке фотоаппарат, и мы делаем общий снимок. Надо спускаться. Погода не выглядит устойчивой, и в последние дни после обеда она регулярно портилась. Пробыв на вершине 30 минут, мы начинаем спуск. Несколько раз за время спуска к седловине на нас наплывают полосы тумана, и мы идем по следам, оставленным зубьями многих пар кошек в плотном фирне. Ниже седловины аккуратно проходим довольно крутой участок склона и, подстраховывая друг друга, переправляемся через бергшрунд. Дальше спуск не представляет никаких проблем, но мы здорово устали и идем медленно. С этой стороны горы облаков почти нет, и солнце шмалит вовсю. Когда мы выходим на плоское плечо, сразу за которым начинается узкая часть гребня, жара становится невыносимой. Слово “сковородка” как нельзя лучше характеризует это место. Ни одно дуновение ветерка не всколыхнет напоенный ультрафиолетом воздух. Снег кажется раскаленной добела массой, излучающей тяжелый жар. Мы вяло бредем по щиколотку в этой набухшей снежной каше. В голове звенят колокола, мир вокруг нас подернут колышушейся розоватой дымкой, и ужасно хочется пить. Равнина эта кажется бесконечной. Леша совсем выбился из сил, и они с Таней начинают от нас отставать. Мы следуем своему принципу идти одной группой и поджидаем их. На узком гребне дует ветерок, и идти становится легче. Осторожно проходим узкие места, где из-под стаявшего под полуденным солнцем снега обнажились острые скалы. Кошки противно скрежещут на камнях. Сейчас, когда мы вымотаны 12 часовым восхождением, приходится быть предельно внимательным. Перед нами, как на ладони, лежит Нидо де Кондорес, и мы находим глазами у наших палаток Ленину фигуру. Последний спуск, и все – мы в лагере. На часах – 4 часа дня. К нам подбегает Леня, и все вместе мы бредем к палаткам. В лагере царит оживление – на гору поднялось много экспедиций, и они с трудом находят себе места для палаток. “Гнездо“ переполнено. У нас появились новые соседи – та самая пара итальянцев, с которыми мы возвращались с Уайна Потоси. Коротко обменявшись с ними впечатлениями, я разжигаю примус, передаю Лене заботы об ужине и заползаю в палатку. Еда и питье быстро возвращают нас к жизни, и остаток вечера я провожу в возне по хозяйству. Вечером фотографирую изумительный закат, компенсируя тем самым свое вчерашнее позорное ничегонеделание.

Вернуться с Ильимани.

"Коня! Пол-царства за коня!..."

В другое время, но по схожему поводу.

Ну что ж, с этого момента мы начинаем покидать Боливию. Нет, мы улетаем еще не завтра, но все наши основные цели уже достигнуты, все вершины взяты (и в прямом, и в переносном смыслах), и перед нашими глазами отчетливо маячит печальная перспектива возврата в будничную круговерть.

Утро на горе было абсолютно безоблачным, но долины внизу были укрыты белым кудрявым покрывалом без конца и края. Когда мы уходили, в лагере было тихо и безлюдно – весь народ на горе, штурмует вершину. Вышли мы довольно поздно и спускались медленно – сказывалась усталость после вчерашнего восхождения. Жутко хотелось пить, и когда мы спустились с гребня, и тропа пересекла первый ручей, мы буквально припали к его ледяным струям. Пока мы наслаждались жизнью и наполняли свои фляги, нам навстречу поднялась группа портеров во главе с нашим старым знакомым, неутомимым Паскуале. Мы тут же попросили его организовать нам мулов, но не тут-то было. Он долго думал, качал головой и морщил лоб, и, наконец сообщил нам, что это – большая проблема и добавил, что в любом случае спешить нам некуда, поскольку все равно сегодня нам уже не раздобыть джип до Ла Паса. Наша вера в его всемогущество была безнадежно подорвана. Все же, после длительных переговоров, он послал вниз гонца, пообещав нам, что к двум часам дня пригонит в базовый лагерь мулов. Вся эта история нас несколько огорчила, поскольку мы были уверены, что будем спать эту ночь в теплых постелях, а завтра поставим достойную точку в нашем путешествии, посетив Тиауанако – столицу древней индейской цивилизации. Если нам не удастся раздобыть джип, то всем этим замечательным планам не суждено сбыться. До прибытия мулов было еще валом времени, поэтому мы неспеша продолжили спуск, периодически отдыхая и фотографируя. Придя в базовый лагерь, мы расположились на обед. Это было жутко приятно - вот так сидеть на жухлой траве, подставив разутые, распаренные ходьбой ноги мягкому солнцу и задумчиво отправлять в рот большие куски сочной тушенки, скользя взглядом по, уже подернутым дымкой расстояния, ледовым склонам Ильимани. Когда мы перешли к десерту, два местных малыша приблизились к нам и стали наблюдать за нами с застенчивым интересом. Мы недвусмысленно дали им понять, что без их помощи нам никак не одолеть оставшиеся у нас чудовищные запасы шоколада, и дети охотно согласились нам помочь. Между тем, уже подошло условленное время, а обещанных мулов не видать. Мы решили выйти им навстречу, но, пройдя с полкилометра, пришли к развилке тропы. Дальше идти не имело смысла, поскольку мы рисковали разминуться с мулами. Мы сели у тропы и стали ждать. Вскоре, внизу у подножия холма показалась группа из двух четвероногих и трех двуногих созданий. Мы приободрились, но когда они поравнялись с нами, оказалось, что это вовсе не наши мулы. Погонщика звали Валентино, и он сопровождал в базовый лагерь двух клиентов. Естественно, он предложил нам свои услуги, и мы оказались перед сложной дилеммой. С одной стороны, нам не хотелось подвести Паскуале, но с другой – прошел уже почти час, а его людей все еще нет, и неизвестно придут ли они вообще. Да и шансы наши раздобыть джип до Ла Паса тают с каждой минутой. Поколебавшись, мы решили, что кто из конкурентов появится первым, тот и удостоится чести сопроводить нас до Эстанция Уна. Не прошло и четверть часа, как Валентино вернулся за нами со своими мулами. На наши обьяснения по поводу договора с Паскуале он лишь презрительно повел плечом. Это был гордый одиночка, бросивший вызов мощному местному мулосодержащему картелю. Он тщательно прикинул вес рюкзаков, выбирая для себя самый легкий. Мы настороженно ожидали, кто же из нас окажется опозоренным, как обладатель самого легкого рюкзака. Ко всеобщему облегчению его обладателем оказалась Таня. Остальные четыре рюкзака были погружены на мулов, и мы начали спускаться с холма. Не прошло и десяти минут, как мы нос к носу столкнулись с тремя немолодыми женщинами, гнавшими в гору двух мулов. Их цепкие глаза мгновенно охватили представшую перед ними картину, и, когда ее возмутительный смысл дошел до их сознания, они разразились яростными криками в адрес Валентино. Как истинный краснокожий воин Валентино выслушал их с невозмутимым спокойствием, и что-то презрительно им ответил. Пожилые скво забросали его новым шквалом проклятий, но он надменно прошагал мимо них, и мы были счастливы как можно быстрее оставить всю эту сцену позади. Хотя к нам-то как раз никаких претензий не предъявлялось. Во время спуска в Пинаю Валентино проявил интерес к нашим ближайшим планам, и, услышав, что никакой транспорт нами на сегодня не заказан, надолго впал в задумчивость. Затем, ничего конкретно не обещая, он стал осторожно выяснять масштабы нашей платежеспособности, и Леня дал ему понять, что масштабы эти очень-очень скромны, но некоторое желание свалить отсюда еще сегодня все же присутствует. Тогда Валентино сказал, что возможно сумеет организовать нам джип в Эстанция Уна за сумму, размер которой определит водитель. Мы согласились, намекнув ему, что водителю этому следует ограничить эти его определения 100 долларами. Спуск в Пинаю занял у нас час времени, и еще час мы пилили по проселочной дороге до Эстанция Уна. Когда мы наконец пришли туда, наши ноги были стерты пластиковыми ботинками, желудки голодны, солнце уже стояло совсем низко, и нам с удвоенной силой захотелось свалить отсюда в Ла Пас, и как можно скорее. Мы сидели на лавочке в центре села и тихо дубели от холода, а Валентино развил бурную деятельность. Для разгону он попросил угостить его кока-колой. Мы купили большую бутылку и распили ее с ним вместе. После этого он то исчезал, то появлялся, то пробуждал в нас новую надежду, то сам же ее и хоронил. Наконец, очевидно решившись на что-то, он сообщил, что идет пешком в село Килиуая и что в 6 часов ровно, т.е. через час, пригонит нам джип. И он убежал, а мы остались сидеть в сгущающихся сумерках, как бедные родственники. Какой-то местный энтузиаст, заприметив пятерых недоенных иностранцев, пригласил нас пожертвовать в местный бюджет несколько боливиано, за что нас внесут в книгу почетных гостей села. Мы согласились, и это развлекло нас на какое-то время, после чего мы вернулись на свою лавочку. Никто особенно не верил в успех затеянного Валентино предприятия. Леня, как человек скептический и обремененный богатым жизненным опытом, высказал предположение, что, не сумев раздобыть джип, Валентино просто улизнул от нас под благовидным предлогом. Это звучало более чем правдоподобно, и все, кроме меня и Тани, стали горячо обсуждать предстоящую ночевку. Я же настроился, в последнее время, решать проблемы по мере их поступления и поэтому лишь загадочно отмалчивался, а жена моя и вовсе всем видам планирования предпочитает взбалмошную импровизацию...

Постепенно все местные жители потеряли к нам интерес, и лишь один, которого мы условно прозвали географом, затеял с нами продолжительную беседу. Это был приятный мужчина лет сорока, с удлиненным интеллигентным лицом. В черных глазах его светилось любопытство, он держался с достоинством, хотя и несколько застенчиво. Одет он был, как все местные, в какую-то заношенную куртку, а на голове его красовалась неизменная высокая шерстяная шапочка с наушниками. Более всего он напоминал сельского учителя. Он долго приглядывался к нам издалека, затем приблизился и ненавязчиво, как бы проверяя нашу реакцию, вступил с нами в разговор. Он поинтересовался откуда мы прибыли и удовлетворенно кивнул головой, услышав, что мы из Израиля. Боливия - одно из немногих мест в мире, где любят наших соотечественников. Молодые израильтяне слоняются тут в немерянных количествах (как, впрочем, и в любой другой стране). Арабо-израильский конфликт боливийцев нисколько не интересует, а арабов тут никто никогда не видел, поскольку казино, рестораны и злачные заведения не входят в круг местных достопримечательностей. Сказочная страна, короче говоря. Затем, мы поговорили с ним о горах, в частности об Ильимани, и он сообщил нам, что необычно много людей погибло на его склонах этим летом. И портеров, и клиентов. Он спросил нас какова высота самой высокой горы в Израиле, и мы, краснея, ответили, что 2200 метров. Это его озадачило, поскольку такого рода высоты ассоциируются у него не с горами, а с глубокими впадинами. “Зато, “ - тут же с гордостью заявили мы- “в Росии, в которой мы родились, есть горы выше 7000 метров...“ Это его впечатлило, и он сообщил нам, что есть один боливиец, который поднялся на Эверест. Мы сказали, что и у нас есть один израильтянин, побывавший на Эвересте, и это совпадение ему очень понравилось. Мы помолчали, подыскивая дополнительные точки соприкосновения между нашими странами, но ничего не придумали. И тут (какое счастье!), до нас донеслось гудение тяжело работающего мотора, нас ослепили фары, и сияющий Валентино соскочил к нам с подножки долгожданного джипа. Я посмотрел на часы. Ровно шесть часов вечера! Вот так Валентино!.. Нам назвали окончательную цену –120 долларов, и мы согласились, учитывая плачевное состояние местного рынка джипов. В полной темноте мы покинули Эстанция Уна, и перед нами потянулся бесконечный серпантин горной дороги, такой узкой, что разминуться на ней можно только с вертолетом. Вскоре, за селом Килиуая, мы подъехали к ярко освещенной большой фазенде. На дорогу к нам вышел породистый мужчина лет пятидесяти, в мягком спортивном костюме. Увидев его, наш водитель слегка напрягся и остановил джип. Хозяин фазенды деловито осмотрел содержимое джипа, то есть нас, и вежливо поздоровался. Затем он переговорил с водителем. Он не повышал голоса, но разговаривал так, как разговаривает начальник с подчиненным. “Это какой-то местный авторитет“ – вслух предположил Леня - “похоже, он требует с парня свою долю“. Мы с интересом разглядывали потенциального наркобарона. Наконец, авторитет обратился к нам, и вежливо предложил уплатить за поездку здесь и сейчас. “Нет уж, уважаемый“ – отрубил Леня, сопровождая свои слова выразительными жестами - “платить мы будем не раньше, чем приедем в Ла Пас! Сначала товар, потом деньги!“ Ленино лицо было исполнено такой решимости, что авторитет задумчиво оглядел нас и согласно кивнул головой. Джип тронулся. “Он, что себе думает – мы ему пацаны, что ли?!!“ – гордо произнес Леня, и мы промолчали, ошеломленные его победой над наркобароном. Вскоре мы сообразили, что возвращаемся в Ла Пас другой дорогой, не той, которая ведет через каньон. Большую часть пути мы продремали, что избавило нас от бесполезных переживаний за свою жизнь, на всех бесчисленных поворотах этой самоубийственной дороги. Ко всем неприятностям, половина этой дороги находилась в состоянии ремонта, и каждые 50 метров наш джип объезжал очередную вынырнувшую из темноты гору щебенки, прижимаясь при этом к самому обрыву. Я, то сонно поглядывал в окно, то дремал, полностью положившись на свою судьбу. Вдруг из темноты в свет наших фар вышли два субьекта, одеждой своей вполне сошедших бы за дорожных рабочих. Они остановили наш джип и заговорили с нашим водителем таким тоном, что сон у меня, как рукой сняло. Наш парнишка заметно напрягся, на скулах его заиграли желваки. Мы напряженно вслушивались в их разговор, но уловили лишь многократно повторенное слово “пасахерос“, то есть – пассажиры. Говорили о нас. Судя по нарастающему накалу беседы, нашему водителю делались какие-то явно неприемлемые предложения, и он отвергал их с мужественной решимостью. И тут из темных придорожных кустов вынырнули еще человек шесть и со всей возможной скоростью двинулись к джипу. “Все, приехали!..“ - только и успел я подумать. Водитель ударил ногой по педали газа, и машина рванула с места, почти опрокинув обоих его собеседников. Метров сто мы бешено мчались через колдобины, и я, затаив дыхание, ожидал, что вот-вот перед нами окажется непреодолимый завал, создать который эти типы могли запросто. Я бы на их месте именно так и сделал. К счастью, на их месте был не я, и вскоре мы окончательно успокоились. “По-моему, это была попытка ограбления“ - после длительного молчания высказал я вслух очевидное. Не тремп же они в самом деле просили!...

В девять часов вечера мы приехали в Ла Пас. В Сеньориале нам были откровенно рады. Затаив дыхание, мы попросили свои вещи, но, как и следовало ожидать в столь поздний час, донья уже ушла домой и унесла с собой ключи от каптерки, а вместе с ними и нашу надежду принять горячий душ и переодеться в чистое. Степень нашего огорчения трудно передать. Эх донья, донья! Что же ты с нами делаешь!..

Хуже всего то, что появится она завтра не раньше 10 часов утра, и лишь после этого мы начнем приводить себя и свои вещи в порядок, а следовательно – плакала наша завтрашняя поездка в Тиауанако. Тем более, что у ребят на завтра были запланированы кое-какие дела в городе.

Мы с Танькой сидели в своем холодном номере и обдумывали сложившееся положение. Я заявил, что такая мелочь, как лишний день немытая шея не может быть оправданием для того, чтобы не посетить город великой индейской цивилизации. С моей точки зрения, это - полнейший идиотизм, однако для женщины даже крушение всей современной цивилизации выглядит предпочтительней, чем прогулка с всклокоченными немытыми волосами в окружении прилизанных туристических групп.

В итоге, мы вышли в город с целью закупить все необходимое для купания снаряжение – мыло, шлепанцы и полотенце. Ребята уже смирились с потерей Тиауанако, а мы с Танькой решили бороться до конца. Леня остался в гостинице, а мы с Лешей и Шуриком пошли гулять по оживленному ночному рынку, начинавшемуся прямо на соседней улице. Поесть мы зашли в какой-то сугубо местный “фаст-фуд“, где за символическую цену можно было получить жаренного цыпленка символических же размеров. На первом этаже все места были заняты, и мы прогрохотали пластиковыми ботинками по гулкой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Все посетители, как один, перестали жевать и проводили нас ошеломленными взглядами. Нам подали наших цыплят, которые выглядели так жалко, что способны были обратить в ряды общества охраны природы даже самое черствое из сердец. Никаких орудий труда нам не дали, как бы подчеркивая некулинарный характер представшего нашим глазам зрелища. Леша подозвал официантку и попросил ее раздобыть нам вилки. Она посмотрела на него так, словно он сделал ей неприличное предложение, но вилки все же принесла. Присмотревшись, мы обнаружили, что все остальные посетители прекрасно справляются с поставленной задачей голыми руками, и причина ее возмущения стала нам понятна.

Перед сном я в полной мере насладился горячим душем и, вслед за тем, морщась, натянул на себя недельной свежести походную одежду, предварительно вывернув ее наизнанку, для получения эффекта максимально возможной свежести.

Тиауанако.

"Как много новых слов, однако,

В мозгу всплывает изо мрака!

И Титикака, и альпака,

И это – Ти-а-у-а-на-ко..."

Все утро, сжигаемый нетерпением, я пробегал между лобби и нашим номером. Я грохотал пластиковыми ботинками по деревянной лестнице, громко возмущался, одежда моя дурно пахла на все три этажа, короче говоря, я прилагал все усилия, для того, чтобы все прочие обитатели гостиницы разделили со мной мое отчаяние. Донья все не появлялась. Наконец, в половине одиннадцатого, когда я достиг того состояния, в котором человек становится социально опасен, в нашу дверь постучали, и наш колбасолюбивый знакомый с заметным облегчением сообщил, что мы можем забрать свои вещи. Ровно через полчаса мы с Танькой уже неслись вверх по Сагарнаге. Мы влетели в первое же турагентство, и там вежливый улыбчивый мужчина обьяснил нам, что мы безнадежно опоздали, поскольку ни одно агентство не отправляет свои туры в Тиауанако после 9-ти утра. Таким образом, единственный доступный нам вариант, это – общественный транспорт. И он подробно объяснил нам, как добраться до автостанции, с которой уходят микроавтобусы на Тиауанако. Первым делом мы остановили такси. Наш “Lonely Planet” честно предупреждал нас, что такси в один конец обойдется нам в 40 баксов, но мы ему не поверили. 40 долларов за час езды! И это в Боливии, где все стоит копейки. Однако водитель, которого мы тормознули, затребовал с нас именно эту сумму. Не больше и не меньше. “Танька,” – сказал я – “по-моему, этот парень читал наш путеводитель”. “Ну, так мы едем в Тиауанако?” – поторопил нас водитель, видя наше замешательство. “Нет, мы едем на автостанцию, откуда уходят автобусы на Тиауанако“ – ответил я ему, и мы сели в машину. На автовокзале уже стоял готовый к отправлению минибус, мы купили билеты (всего 7 боливиано, меньше 1.5 долларов!) и расположились на предпоследнем сиденьи. Постепенно салон заполнился пестрой смесью из местных жителей самого различного социального статуса и западных туристов, к коим, как это ни странно, относимся теперь и мы с Танькой. За спиной у нас сидели... кто бы вы думали? Ну конечно – французы! Всего час езды по прекрасному асфальтовому шоссе, и мы на месте. Первым делом мы сходили в музей, находящийся за пределами основного археологического комплекса и представляющий всю историю развития культуры Тиауанако, а также и других цивилизаций процветавших на Альтиплано в различные эпохи. Описывать экспозицию музея – занятие скучное (в отличие от самой экспозиции), поэтому я этого делать не буду. Большое впечатление на нас произвела коллекция знаменитых вытянутых черепов. По поводу этих черепов циркулирует масса спекуляций. Богатое воображение последователей Эриха фон Деникина связывает их с посещением нашей планеты представителями инопланетных цивилизаций. При этом, обладатели странных черепов обьявляются то ли инопланетными гостями собственной персоной, то ли плодами их внебрачных связей с земными индейскими женщинами. Моего соратника по восхождению на Маттерхорн, Володю Лысакова, хлебом не корми – только дай ему в руки чего-то загадочного и непонятного. Он эти вытянутые черепа обожал всей душой, а я, отпетый атеист и палеонтолог, грубо их высмеивал, чем причинял ему несомненные душевные страдания. Можете себе представить мой восторг, когда я увидел за стеклом целую груду этих необычайных голов, да еще с подробным разъяснением, как именно древние индейцы их деформировали. Оказывается, они прикладывали ко лбу и к затылку младенца две плоские дощечки и связывали их вместе. По мере того, как несчастный ребенок рос, голова его приобретала характерную огуречную форму. А ты, Володька, говоришь – зеленые человечки!.. Естественно, я никак не мог уйти из музея без фотографии этих, столь прославленных черепов. Лысаков бы мне этого не простил. Да я бы и сам себя уважать перестал. Несмотря на категорический запрет на фотографирование в музее, я дождался, когда угрюмый служитель, косивший недобрым взглядом на мою камеру, заглянул в соседний зал, и отснял вожделенные кадры. Удовлетворенные, мы покинули музей и прошли на территорию древнего города. Два цвета безраздельно царили в этом иссушенном прошедшими тысячелетиями месте – красный и синий. Безжизненная красная чаша пустыни была накрыта густо-синим куполом неба, и на бесплодной этой чаше, как на подносе, стояли сложенные из плотно пригнанных друг к другу глыб песчаника массивные стены, цвета запекшейся крови. Исполинские, подточенные временем каменные идолы бесприютно торчали на спаленной солнцем равнине. Их слепые глаза были обращены вдаль, за горизонт, поверх наших голов. Так должен был бы выглядеть город погибшей марсианской цивилизации. “Они были смуглые и золотоглазые... “.

На самом же деле, они были краснокожие и черноглазые, как и их далекие потомки – современные боливийцы. Культура Тиауанако возникла примерно в пятом веке до нашей эры, просуществовала 1800 лет (!!!) и, по неизвестной, как это обычно бывает, причине пришла в упадок в 13 веке нашей эры, задолго до того, как инки начали свое восхождение к высотам индейской цивилизации. Церемониальный центр, посреди которого мы с Танькой стояли, был построен примерно в 700-х годах нашей эры, когда Тиауанако достиг своего наивысшего расцвета. То немногое, что от него осталось, все же дает представление о великолепии этого древнего города и о могуществе цивилизации, построившей его. Пирамида Акапана когда-то была величественным ступенчатым храмом, напоминающим знаменитые мексиканские пирамиды. К сожалению, почти вся ее каменная кладка была варварски растащена местными жителями, и сегодня она представляет из себя огромный округлый холм 16 метровой высоты. Лучше всего сохранились мощные стены, окружающие главную церемониальную площадь, которая называется Каласасая. Сложенные из красного песчаника и андезита, они образуют прямоугольник размерами 130 на 120 метров. В северо-западном углу Каласасаи стоят выточенные из единого монолита и украшенные арнаментом Ворота Солнца (Puerta del Sol). Вес этого сооружения оценивается в 44 тонны! В центре площади, обращенный лицом на восток, возвышается знаменитый монолит Понке (Ponce Monolith) – почти четырехметровой высоты массивный каменный истукан, покрытый тонкой резьбой. Мы долго бродим по этому удивительному заповеднику, пытаясь представить себе жизнь людей, создавших столь могущественную цивилизацию. Останавливаемся у Ворот Солнца и, запрокинув головы, рассматриваем угловатые каменные узоры. Я провожу ладонью по пористым теплым плитам, спустя 1300 лет все еще хранящим следы резца.

Пора уходить. Мы выходим за пределы комплекса и осматриваем еще одну местную достопримечательность – разрушенный храм Пума Пунку. В свое время это было внушительное сооружение, сложенное из блоков весом до 440 тонн (!!!), но сейчас от всего этого великолепия остались лишь невзрачные, поросшие желтой травой развалины. Нам становится грустно, и мы уходим.

Пообедав в небольшом ресторанчике, расположенном по-соседству со зданием музея, мы без проблем ловим микроавтобус и возвращаемся в Ла Пас.

Вечером мы собрались в китайском ресторане на прощальный ужин. Мы заказали утку в апельсинах каждому и много риса на больших общих блюдах. Долго выбирали подходящее к случаю спиртное и, в итоге, все заказали себе различные коктейли, названия которых я забыл еще раньше, чем официант поставил их нам на стол. Лично я выбрал себе дайкири - единственный напиток, название которого мне хоть что-то говорило (как всякий тощий романтический молодой человек, я в юности зачитывался Хемингуэем), но именно его у них не оказалось, и взамен мне принесли странный экзотический коктейль, который исправно шандарахнул мне в голову. Но главным героем этого вечера несомненно была утка. Утка в апельсинах! Мы будем еще долго вспоминать о ней, сглатывая слюну... Постепенно стол наш стал напоминать место побоища, от выпитого спиртного все вокруг стало милым, и красные китайские драконы широко улыбались мне с потолка ресторана. Глаза наши блестели, мы шутили, по очереди рассказывали разные байки и много смеялись. Нам было хорошо и уютно, совместные приключения сблизили нас, и мы чувствовали себя в этот момент, одной маленькой дружной семьей.

Прощай, Боливия!

Все утро мы занимались упаковкой вещей по рюкзакам. Закупленные в изобилии сувениры, подарки, флисовые куртки и прочие обьемистые вещи никак не хотели помещаться в скудный обьем, осводившийся от привезенных из Израиля и съеденных в горах продуктов. Я находился в состоянии легкого отупения, которое всегда овладевает мной, когда позади оказывается большое и интересное предприятие, которому было отдано много сил, физических и душевных. Наконец, рюкзаки уложены. Ребята ушли в город, а мы с Танькой безвольно валяемся в разворошенном нашими сборами номере. Таня предлагает пойти на Сагарнагу “прощаться с Боливией“, но я не проявляю энтузиазма, и мы продолжаем лежать, печально глядя в потолок. Вдруг, когда до отъезда в аэропорт остается всего час, в моих мыслях происходит неожиданный поворот. Я чувствую, что мы не можем вот так проваляться пол-дня, затем сесть в самолет и улететь. Не по-людски это. Не по-человечески. Я нащупываю в кармане непотраченные 20 боливиано. “Танча,“ – говорю я – “у нас есть еще целых 20 боливиано!“. “Так что ж ты лежишь тут, как бревно, и молчишь!“ – подхватывает моя жена – “идем, быстро, их тратить!“ Мы вскакиваем, как ужаленные и несемся на Сагарнагу. Город залит солнцем, голуби кружатся на собором Иглесия де Сан Франциско, по Сагарнаге прогуливаются праздные толпы, разглядывая выставленные прямо на тротуаре живописные товары. Я уже не понимаю, как можно было улететь, не попрощавшись со всем этим. Мы доходим до верха Сагарнаги в поисках чего-то, достойного быть купленным на последние 20 боливиано. Вдруг я замечаю приятного вида бабулю, перед которой на столике, в окружении всякого хлама, красуется изумительный черный трилобит – каждый сегмент его изогнутого тельца поражает тонкостью рельефа! Я спрашиваю цену. Она благожелательно мне улыбается: “Пятнадцать боливиано, сеньор.“ Все предыдущие мои “сокровища“ были куплены по 5 боливиано за штуку, но этот зверь и вправду необычайно хорош. “Десять“ – предлагаю я свою цену, возвращая трилобита на прилавок. Старушка берет его в руку и обращается ко мне мягко, с достоинством улыбаясь: “Посмотрите, сеньор, это настоящий трилобит – трилобито натурале. Ему много-много миллионов лет, и он - наше национальное достояние!“ Она говорит по-испански, но я все понимаю. Я абсолютно покорен ею, и со смехом протягиваю ей 15 боливиано. В конце концов за “боливийское национальное достояние“ это не так уж и много!..

Подошло время возвращаться в гостиницу, и мы бежим с Танькой вниз по Сагарнаге. Вдруг я останавливаюсь, будто меня хватили обухом по голове. У дороги сидит мужик и продает окаменелую рыбину. Обалденный, музейного качества экземпляр полуметровой длины! Я теряю дар речи. Спроси цену, мужественно предлагает Таня. Я знаю, что не рискну провозить в багаже это чудо, но все же спрашиваю. Мужик запрашивает с меня 100 долларов, но я не сомневаюсь, что он отдаст ее и за 50. В магазине окаменелостей в Европе такая штука стоит не меньше 1000 баксов, и мне ее не купить никогда в жизни. Какое-то время я стою, борясь с искушением, но благоразумие берет верх. Я не знаю боливийских законов на этот счет, но сомнительно, чтобы они поощряли вывоз из страны такого рода вещей. Провезти же незаметно такую многокилограмовую каменюгу вряд ли удастся. Я вздыхаю, и мы с Танькой уходим, несмотря на горячие призывы продавца назвать свою цену. “Эта рыба долго будет мне сниться“ – говорю я Тане. “А вот я бы ее купила!“ – беспечно отвечает моя жена, и я знаю, что это правда.
В гостинице мы встречаемся с ребятами и, нагруженные, как ишаки, покидаем гостиницу. Полчаса езды на такси, и вот мы уже в аэропорту Эль Альто. Синий купол неба, прохладный пьянящий воздух высокогорья, и на горизонте - белые пирамиды гор. Мы без труда узнаем Ильимани и Уайна Потоси.

Мы проходим к стойке регистрации, распугивая пассажиров своим видом: обветренные, заросшие многодневной щетиной физиономии и красные обгоревшие носы. У Шурика на груди красуется надпись “Coca is not drug!“, и, в таком вызывающем виде, он намерен пересечь все ожидающие нас таможни. Леша опоясан карабинами, как старый партизан - пулеметными лентами. Под мышкой у него зажат грязный пенополиуретановый коврик. Таким образом он намеревается провезти этот, не вписавшийся в дозволенные нормы, груз. Карабины весело бренчат на его широкой груди, и служащие, принимающие наш багаж, косятся, но ничего не говорят.

И вот, мы сидим в полупустом самолете и смотрим в иллюминатор. Длинный мощный разбег, самолет отрывается от полосы, закладывает вираж, и под нами расстилается бурая холмистая равнина. Далеко внизу проплывают игрушечные кварталы Ла Паса, а за ними, на горизонте, белеет подернутая дымкой вершина Уайна Потоси. Прощай Боливия! Мы будем вспоминать о тебе...

Приложение А. (Маршрут на Уайна Потоси)

Приложение Б. (Маршрут на Ильимани)

Материал подготовил - Ян Рыбак

Редактор "Weekly" - Вадим Учитель.

Ваш отзыв:

© 1999-2001 Smirnov Outing Club
Пишите нам: info@poxod.com

Турклуб им. Смирнова | Weekly - все выпуски | Напишите нам