|
Bыпуск 46. БИОГРАФИЯ ВОЛОДИ СМИРНОВА, рассказанная его мамой.
Володя (Владимир Викторович) Смирнов родился 8 октября 1970 г.
в Москве.Родители - научные работники. Оба мы были беспартийными,
по административной лестнице продвигались плохо, с военно-промышленным
комплексом принципиально не связывались. Поэтому жили скромно, хотя
оба в свое время стали докторами физ.-мат. наук: отец, Виктор Иванович,
занимался физикой аэрозолей и облаков, а я, Наталья Павловна Шакина, -
метеорологией. Как по отцовской, так и по материнской линиям, Володя
- внук политических узников ГУЛАГа: дед со стороны отца, Иван Васильевич,
был репрессирован в 1937-м и погиб в 1939-м (Магаданская обл., бухта Нагаево);
дед со стороны матери, Павел Григорьевич, провел 8 лет (1944-52) в печально
знаменитой Инте (Коми АССР), выжил и увидел лучшие времена. Он умер
в 1996 году. Каждый год, вплоть до 1986-го и начала своего
увлечения туризмом, Володя проводил лето у деда и бабушки с материнской
стороны. Они были уже на пенсии и жили до 1974-го в Молдавии (г.
Дубоссары), а потом на Украине, в городе Очаков в устье Днепра. Вместе
с сестрой Инной, родившейся в 1974-ом, он там купался в море и в Днепровском
лимане, ловил рыбу - рос на воле. Там был низенький глинобитный домик,
облицованный кирпичом; внутри было прохладно в любую жару. Был хороший
сад - яблоки, абрикосы, персики, виноград... Одно время у нас жил
ёж, потом черепаха (спасённая Володей от мальчишек, закидывавших её камнями
на пляже), а уж кошки с котятами и собаки были всегда.
Дед до своего ареста работал учителем, после освобождения - механиком
на заводе. Он умел делать своими руками, кажется, абсолютно всё, и Володя
был его лучшим учеником. Дед водил Володю даже в кузницу, и они вручную
ковали что-то для ремонта дома. Бабушка, Тамара Исидоровна, окончила
два гуманитарных вуза, успела еще три года проучиться до революции в Институте
благородных девиц, до выхода на пенсию преподавала французский язык.
Она имела большое влияние на всех своих внуков, прививала им любовь к литературе,
к языкам. Едва научившись читать и писать, они играли с ней в буриме
и в меру сил состязались в остроумии. Володя эти игры обожал.
Блестя весёлыми глазами, он гудел басом: "Это по-ф'анцузски: maman mange
- мама кушает, papa pange - папа кушает..."; "Ох ты молодец!"
- "Нет, я - много-дец" Дцы - это такие орешки."; "А ты дай мне то'тика."
- "Съешь лучше котлету. Будешь есть всё тортик, тортик - будешь маленький,
как чёртик. А поешь котлет - будешь ты атлет." - "А поем котлет - буду
как скелет!" Рифмовали мы все походя, от избытка чувств, и Володя
тоже: "Кто-то там из пулемёта вдруг ужасно застрелял. Это был не
барабанщик, а жучиный генерал. У него был капитал!"Володя научился
читать очень рано (до трёх лет), а в три с половиной года уже писал. В
самом раннем возрасте проявились и его разносторонние способности - к рисованию,
музыке, математике, а также любовь к географическим картам, к путешествиям,
способность ориентироваться на местности. В эти же годы проявилось
и его редкое бесстрашие. Приходилось специально "пугать" его, чтобы
уберечь от слишком уж рискованного удальства. Но при этом он никогда
не был агрессивным. Больше того, его можно назвать прирожденным пацифистом:
он никогда не играл в войну и не хотел брать в руки даже игрушечное оружие.
Не то чтобы его этому учили - я сама купила ему как-то пистолетик и была
очень удивлена, что он не пожелал им играть. Однажды я сшила ему шорты
и украсила кармашек металлическим танком, какие носят на мундирах
в петлицах. Володя, увидев это, решительно потребовал танк убрать.
Детский сад он не любил (мягко говоря). Он там держался в стороне от других
детей и обычно занимался сооружением целых городов из деталей "конструкторов".
И еще он рисовал. ("Это у меня космонавты выходят из ракеты!" - "А что
это - космонавт у тебя с чемоданом?" - "Это не чемодан. Просто в этом месте
космос гуще.")
С самого детства он был добрый, ласковый, заботливый, чуткий,
с врождённым чувством ответственности и долга. Нянчил и воспитывал
обожавшую его сестру, а мне был серьёзным помощником раньше, чем пошёл
в школу. Из-за того что Инна много болела в детстве, Володя в семье
был "золушкой": всё лучшее - Инне, а заботы и домашние дела - Володе.
Он воспринимал это как должное, взваливал на себя всю работу, какую мог
осилить, и даже шил и вязал платья Инниным куклам. Чтобы носить еду
Инне в постель, он сделал (в технике выпиливания и выжигания) поднос в
виде большого толстого сазана с человечьим глазом и с улыбкой - он до сих
пор у нас называется "лыба доблая". Он легко усваивал всевозможные
умения. Строил модели самолётов и кораблей, вычерчивал карты существующих
и несуществующих местностей. Позже сам шил свои костюмы для походов:
пуховки, тёплые штаны, бахилы...
Мы все, конечно, души в нём не чаяли, это было солнышко и радость
всей семьи. Он был к тому же таким весёлым, смешливым... Мы
с Инной звали его Братик. ("Золотой ты наш Братик: голова, руки, сердце
- всё золотое! ")
Володя рос здоровым и крепким, но, кроме туризма, другими видами
спорта не увлёкся, хотя многое пробовал. Все попытки заинтересовать
его какими-либо видами борьбы (самбо, бокс, каратэ и т.п.) разбивались
о его доброту и гуманность: "Не могу я ударить человека!" Рано потерял
он интерес и к рыбной ловле ("Это жестокость - крючки эти, и обман!"),
хотя отлично солил и сушил рыбу, пойманную папой.
Мы жили до 1989-го в районе Мосфильма. Там Володя пошёл
в школу N 74 и учился в ней до 7-го класса. Школа была "очень средняя",
он и её воспринимал с юмором. Придя с нудного сбора о "пионерской
символике", он важно объяснил: "Эти два конца галстука символизируют
пионеров и комсомол. А задний, тупой конец символизирует партию!"
Из своих учебников он извлекал множество поводов похохотать. Над
строчками "Спешите, слов не тратя, на красный наш костёр!" он написал:
"Инквизиция зовёт:" А то сообщал что-нибудь вроде: "Мы сейчас проходим
по литературе "Сны клопа". Правда, называется-то это "Сын полка", но от
перемены мест смысл не меняется.?
С 6-го класса он стал посещать математический кружок при 57-й
школе, в 8-й класс которой затем и поступил. Уже с первого занятия
в кружке он почувстовал и горячо полюбил особенную атмосферу этой школы
и естественно вошел в такую родственную ему среду. Думаю, что годы,
проведенные в 57-й школе, были лучшими в Володиной жизни в Москве.
В 1981-м в доме появилось пианино, и дети стали учиться
играть. Учителя приходили на дом, музыкальной школы поблизости не
было. У Володи была блестящая музыкальная память, он делал большие
успехи. Инка продвигалась медленнее. Помню, она долго разучивала
"Болезнь куклы". Тем временем умер Брежнев и пришёл к власти Андропов.
Придя как-то домой и услышав всё ту же "Болезнь куклы", Володя закричал:
"Ну сколько можно! Уже тут "Похороны куклы" прошли и теперь у нас
новая кукла. Ты, Инка, отстала от жизни!" К концу школы Володя
забросил пианино и стал играть на гитаре. Отец его был очень музыкален,
и они вместе пели и играли. В доме зазвучали песни Высоцкого, Окуджавы,
Галича, Кима, потом - Луферова, Щербакова, Городницкого, Гребенщикова...
К этому же периоду относится начало его увлечения поэзией.
Кажется, он мало сам сочинял в эти годы. Жаловался, что "не умеет".
Но любил стихи и много их знал наизусть. В те времена книги стихов
не всегда можно было достать, многое было под запретом, зато процветал
Самиздат. Володя научился хорошо печатать на машинке. У знакомых
и друзей он брал на время драгоценные сборники и перепечатывал их.
Так появились у нас толстые томики Ахматовой, Мандельштама, Гумилёва, Бродского.
Сделаны они искусно - форматом в половину машинописного листа, переплетены
по всем правилам в обтянутые тканью картонные обложки.
В школе Володя учился хорошо и не только по математике и физике,
но и по литературе занимал призовые места на московских конкурсах и олимпиадах.
В 1987-м он занял первое место по Москве и участвовал во Всесоюзной математической
олимпиаде во Фрунзе (ныне Бишкек) в Киргизии. Среди большого числа
его грамот за победы такого рода есть даже одна за олимпиаду по химии,
а его сочинение о Владимире Высоцком заняло первое место на конкурсе в
Москве и было опубликовано.
Весной 1986-го произошла авария на Чернобыльской АЭС.
В том году мы летом отдыхали не в Очакове, а поехали подальше от заражённых
мест - в Киргизию, на озеро Иссык-Куль. Здесь Володя впервые увидел большие
горы, пошёл в свой первый однодневный поход - и "заболел" горным туризмом.
Здесь же он впервые взял в руки кисть и краски и написал свои первые живописные
этюды. Он был одарён и в этом отношении. Из его этюдов, писанных
тогда и позже, мало что сохранилось - он их дарил.
Летом ученики 57-й школы с преподавателями ходили в походы.
В одном из таких походов (по Рязанской области) Володя сделал серию слайдов
заброшенных, разрушенных церквей: его поразили эти картины
вандализма. Красивые слайды он привёз из Вильнюса, где побывал на
зимних каникулах. А его последние весенние школьные каникулы мы провели
в Тбилиси, который был тогда прекрасным, мирным, цветущим городом.
Володя мгновенно запомнил грузинские буквы и стал читать вывески.
Он любовался красивыми лицами грузин: "И где тут нашёлся такой замухрышка,
как великий Сосо?" В первый настоящий горный поход - в Приэльбрусье
- Володя пошёл в свои последние летние школьные каникулы.
В 1988-м Володя окончил школу. Шла война в Афганистане,
и уже в течение какого-то времени (кажется, года два) брали в армию ребят,
поступивших на первый курс вузов. Поступление Володи и его одноклассников
проходило в атмосфере слухов ("будут брать", "МГУ и МФТИ не будут брать"
и т.п.). Кроме этих "фоновых" страхов, у Володи были и более личные
неприятности, связанные с военкоматом. Всем ребятам где-то в марте
разослали повестки, они прошли медкомиссию и получили приписные свидетельства,
без которых нельзя было сдать документы в вуз. А Володя повестки
не получил и не сразу обратил на это внимание. Уже в апреле он сам
пошел в военкомат выяснять, в чём дело. И выяснил: "Mы тебя случайно
пропустили в списках. Ничего, теперь так уж и будет, портить свою
отчётность из-за тебя мы не станем. Осенью будешь призываться, тогда
и пройдёшь комиссию." - "Но я хочу поступать в университет!" - "Обойдёшься."
Теперь трудно поверить, сколько нервов и сил было потрачено на то, чтобы
заставить военкома выдать это приписное свидетельство. Все трое -
Володя и мы, родители - метались в поисках выхода больше месяца.
Дошли до Генерального штаба! Помогли, в конце концов, знакомство
и родство; "качать права" оказалось абсолютно бесполезно. Это первое
реальное столкновение с советской властью произвело на Володю гнетущее
впечатление. Я навсегда запомнила, как он стоял перед орущим на него
военкомом - ощущение загнанности, бесправия исходило от всего существа
моего сына, всегда такого уверенного в себе. Но мы всё же победили
- и на радостях, приехав домой, вдвоём с Володей выпили припасенную
с Тбилиси чачу.
Володя поступил на мехмат МГУ, сдав все экзамены на пятёрки.
Когда были проверены письменные работы по математике, Александр Ханевич
Шень, который был членом приёмной комиссии ("пятидесятисемиты" его хорошо
знают), подошёл к Володе в коридоре: "Это ты - тот уникум, который решил
все шесть задач?" Потом Володя объяснял нам: "Там было очень трудно
догадаться, как решать шестую задачу, а потом были страшно занудные выкладки.
Догадались несколько гениев - им тоже поставили пятёрки, а вот выкладок
они не осилили - противно. А я человек простой: надо нырять, во что
велят, - ныряю"?
Об этих экзаменах вспоминается ещё, что проходили они в страшно
жаркую погоду. Мы, родители, томились под колоннами. А Володя, после
того, как сдавал сам, бегал за квасом и поил тех, кто ещё сидел в ожидании
или выходил после экзамена.
После окончания экзаменов мы всей семьёй поехали в Крым, прошли
и проплыли вдоль берега от Симеиза до Феодосии. Это были последние
каникулы, которые Володя провёл с нами целиком. Впоследствии он проводил
с семьёй одну-две недели (это было в Сочи, потом на Кубани, потом в Карпатах...),
а затем уходил в поход с друзьями. Или наоборот: сначала в походе,
потом - с нами. Помню, в 1989-м он должен был встретить нас в Краснодаре
на вокзале, как раз вернувшись из кавказского похода. И встретил
- стоит наш Братик босой (ботинки порвались, он их выбросил), худющий,
чёрный от загара, с огромным рюкзаком и - в страшно рваных джинсах, до
полного неприличия. Но весёлый и здоровый. Мы пошли в гостиницу,
оставили там Инку и вещи, а сами с Володей пошли покупать новые штаны.
Всю дорогу до магазина он имел большой успех у краснодарцев.
В университете Володя, кажется, больше был занят общением
и походами, чем наукой, что не мешало ему отлично сдавать экзамены.
Появились, кроме школьных, новые друзья, КСП, концерты, вылазки в
лес, гитара и, конечно, походы. Он много раз ходил в горы, в том
числе и на лыжах, ходил и по рекам на байдарках. Вскоре он сам стал
водить группы. Его уважали. "Невозможно представить себе, чтобы у
Володи в группе был конфликт", - говорили потом мне его товарищи.
Несмотря на свое бесстрашие, он слыл "занудой", придающим очень большое
значение технике безопасности. Я, конечно, всегда беспокоилась за
него, но в меру - доверяла его физическим качествам, опыту и осторожности.
Только два раза я страшно волновалась: в первый раз - когда они пошли в
Карпаты и попали под катастрофический снегопад, еле выбрались; второй раз
- когда он взял в поход в мае по Крыму свою сестру, слабенькую и неумелую,
и их группа тоже попала под сильный дождь и снегопад, все вернулись
простуженные.
Походы занимали всё большее место в его жизни. Я думаю,
их атмосфера идеально отвечала, с одной стороны, его комплексу мужественности,
потребности в преодолении трудностей, в борьбе, победах, а с другой стороны,
- его гуманизму и доброте, не позволявшим искать удовлетворения этой потребности
в какой-либо борьбе с себе подобными. Похоже, он был путешественником
по натуре. Или по призванию? Для него чрезвычайно много
значили друзья, дух товарищества (он родился в "год собаки"). Играло
роль, наверное, и стремление "соскочить с конвейера" на какое-то время.
Всё, что в нём было от художника, также влекло его к новым и новым красотам
Земли. А тут ещё песни, гитара... Кстати, подбирая группу,
Володя избегал чисто мужского состава. Однажды он пошёл в такой поход -
без девушек - и, вернувшись, сказал: "Неинтересно. Это уже казарма
получается. Женское общество облагораживает нашего брата."
Приходил искусанный комарами, обгорелый, голодный - и несколько
дней спал и отъедался. Терпя комаров "на природе", он не выносил
их в доме. Стоило одному из них запищать в его комнате, как он зажигал
свет, высматривал "врага" и, если он сидел на потолке (а они у нас высокие),
ловко подбрасывал справочник Бронштейна и Семендяева или толстый словарь
- и всё! На потолке пятно, но спать можно спокойно.
В 1989-м мы обменяли квартиру и переехали в район станции метро
Академическая. Вскоре после этого тяжело и надолго заболел Володин
отец (эта болезнь, анемия, в конце концов свела его в могилу). Положение
семьи ухудшилось, а роль Володи, соответственно, возросла. В стране
наступила пора пустых магазинных полок, инфляции, гуманитарной помощи из-за
границы, талонов на сахар, мыло, водку, табак... Я в ту зиму
тоже болела. "Отовариванием" и обменом водки и табака на то,
что нам было нужно, занимался в основном Володя. Он находил места,
где "давали", стоял в бесконечных очередях. Однажды он гордо принёс
огромную банку немецкой квашеной капусты; потом из этой металлической банки
он сделал ведро для дачного хозяйства. Одним из положительных результатов
развала советской системы было то, что мы, Володины родители, стали выезжать
за границу (прежде мы были "невыездными" - дети репрессированных).
Помню, я рассказывала Володе о своей первой поездке в США и, в частности,
сказала: "А как красиво одевают они своих детей - это чудо! Знаешь,
мне до слёз было обидно, что вы, мои дети, никогда не одевались, как они,
а всегда носили такие безобразные одежды. Так жалко вас было!? -
"А себя?" - сказал он в ответ. - "Ты-то в чём ходила всю жизнь?" Одну юбку
сама сошьёшь и десять лет носишь! "
Это было, вместе с тем, романтическое время многолюдных демонстраций,
заполнявших улицы и площади Москвы. Мы всей семьёй ходили на эти
демонстрации. Только на похороны Сахарова Володя ходил вдвоём с папой
- у меня было воспаление лёгких, Инна сидела со мной. В 1992-м мы
купили участок земли в деревне. (До того, еще в 1980-83, была
одна неудачная попытка освоить классические советские "шесть соток" болота.)
Володя сам выбрал участок по принципу - где громче поют соловьи.
Позже он посадил там яблоню, хорошие сорта ягод. (Потом эта яблонька
погибла, что было, наверно, плохой приметой.) На участке мы вскоре
построили красивый деревянный домик с уютной мансардой. Как-то Володя
в конце мая приехал туда и, прихватив с собой кошку Жозефинку, пошёл
спать в мансарду. Утром Инна его спросила: "Слышал, как ночью соловьи
заливались?" -"Не слышал я их, я кошку слушал". Он любил хозяйничать
на даче и любил свою роль хозяина, "мужчины в доме".
В электричках он либо спал, либо читал хлынувшие тогда на книжный
рынок России переводные детективы и фантастику. Он покупал эти книги,
а прочтя - тут же продавал. Однажды это было при мне. Дочитав
книгу, он спросил: "Читать хочешь?" Но вообще фуфло." - "Спасибо, нет."
Он встал и, выйдя в проход, возгласил: "Уважаемые пассажиры! Вашему
вниманию предлагается новый бестселлер знаменитого американского писателя-фантаста..."
- и пошёл по вагону. Вышел в соседний. А через две минуты,
довольно ухмыляясь, вернулся. "Неужели продал? " - "А то! За свою цену."
"До Иркиной эры" (его выражение) Володя испытал немало увлечений
разной степени серьёзности. Он безмерно идеализировал своих девушек,
остро и тяжело переживал крушение иллюзий. Но каждый раз он изо всех
сил стремился преодолеть "чёрную полосу", вернуть радость жизни.
В одном из таких кризисных состояний, по-видимому, были написаны следующие
стихи, в его записной книжке датированные 6-7 февраля 1993 года:
Половина луны в небесах,
полдороги до Санкт-Петербурга.
Я смотрю на себя
в тёмном зеркале тамбура в первом вагоне,
И меня из окна наблюдает
расплывчатый мой силуэт,
Он едва различим,
я же весь так отчётлив и ясен.
Мне - штрихи и детали,
ему же достались черты.
Для меня - время село на мель,
для него - словно вспять полетело
со скоростью локомотива.
Там как будто я снова
такой, как два года назад,
Вездесущий бродяга,
и снова весь мир предо мною,
Сто дорог за плечами,
и сто раз по сто впереди,
И надежда с насмешкой
соседствуют в тёмных глубоких глазах.
Вот он - подлинный я,
а другой - тот, что с этой стоит стороны,
Этот хмурый больной человек
с опустевшей душой, без надежды и веры,-
Лишь кривое мое отражение
в грязном вагонном стекле,
Что исчезнет с рассветом,
едва только к стёклам вернётся прозрачность.
Начиная с 4-го курса, Володя стал готовиться к поступлению в аспирантуру
за границей. В то время все процедуры, связанные с этим (сдача экзаменов,
переписка, информация), были намного сложнее, чем теперь. Он усердно
занимался английским. В частности, пошёл на двухмесячные курсы,
и я заодно с ним. Было так уютно возвращаться с ним вдвоём поздно
вечером с этих курсов по неосвещённым обледенелым дорожкам.
Весной 1993-го, окончив МГУ, сын выбрал из полученных им приглашений
специальность "Atmospheric sciences" в университете Торонто. На этот
выбор отчасти повлияло мое знакомство с работами Кента Мура, его
будущего руководителя. За год до этого я познакомилась с К. Муром
лично. Тогда мне с моим дальним родственником, живущим в Торонто,
посчастливилось совершить интереснейшую поездку по США и Канаде.
По пути я посещала все университеты, интересовалась направлениями их исследований,
искала возможное место для будущей учёбы Володи. Стиль работы Мура,
условия, которые он мог предложить, были оптимальны. К тому же, Кент Мур
оказался глубоко симпатичным, обаятельным человеком. Сыграло роль
и то, что эта кафедра регулярно проводила интересные экспедиции, преимущественно
на север Канады. Сделав выбор, Володя спокойно готовился к отъезду.
"Напоследок" ходил в походы. Много заботился о том, чтобы его будущее
отсутствие меньше отразилось на нашей домашней жизни: сделал кое-какой
ремонт, купил морозильник, новую стиральную машину (он уже подрабатывал).
Первый период жизни в Торонто оказался очень тяжёлым для Володи:
после множества друзей, тёплой домашней атмосферы - одиночество, чужой
язык, тоска... Мы все очень тяжело переживали его трудности адаптации
к среде. Но они постепенно преодолевались, и он повеселел.
Вот отрывки из его писем той поры.
"Привет вам, дорогие Кошки!
Это письмо будет состоять в основном из приколов, которые
я здесь наблюдал. Вкратце новости таковы: 1) Ко мне в комнату подселили
индуса - пока не знаю, хорошо это или плохо, но вроде бы ничего.
2) У меня все нормально, а чтобы в комнате не было шумно, оказывается,
достаточно было закрыть окно. 3) Хайвеев я не боюсь по той простой
причине, что по ним запрещено ездить на велосипеде, поэтому я езжу просто
по улицам - это очень быстро и удобно. 4) В последнюю неделю
октября я поеду в Боулдер, Колорадо, в командировку - покупать программный
продукт местных метеорологов... В компьютерной комнате у нас висит
картинка, изображающая мужика, который бьёт по компьютеру огромным молотком,
и подпись: "Hit any key to continue..." В метро я видел забавную
рекламу какой-то распродажи, заканчивающуюся словами: "Time flies!" - и
изображены эти самые flies с циферблатами на спинах. А в нашем подвале,
в комнате для стирки, висит объявление: "Техасский музей LBelieve it or
not" объявляет премию в 1000 долларов тому, кто поймает самого большого
таракана года, и 50000 тому, кто поймает таракана длиннее 2.09 дюйма."
Далее - инструкции по консервированию тараканов, чтобы они не съёживались
при хранении. В общем, жить тут весело. А у вас, наверно, не очень.
Держите меня в курсе всех подвигов наших доблестных генералов. Это для
меня очень важно."
В декабре 1993-го он побывал в Нью-Йорке - "Самом Большом Городе
в Мире. Здесь жизнь даже не кипит, а горит, город не засыпает ни на минуту,
в нём есть всё - именно всё! - и тогда, когда захочешь. Но - увы!
- я исчерпал всё, что мог сделать, не живя здесь, и должен уйти, - может
быть, чтобы никогда не вернуться, - но так хочется вернуться! ...
.... я покидаю этот прекрасный, неповторимый и безумный город...
Я знаю, что не смог бы здесь жить. Но приехать сюда и увидеть - это стоит
многого...
На автостанции я подрался с египтянином, пытавшимся всучить мне какой-то
способ звонить в Москву и требовавшим за это 10 долларов. Я давать
ему их не хотел, и возникла драка за записную книжку, которую он мне не
отдавал. В итоге книжку я у него забрал, но в сильно измятом виде...
Этот эпизод отчасти избавил меня от ностальгии по Нью-Йорку. ... Сегодня
я уезжаю ночным автобусом в Бостон (ещё неизвестно, существует ли этот
автобус, и не придется ли мне ночевать на Нью-Йоркском автовокзале, по
заплёванности и количеству бомжей сравнимом с вокзалами Москвы)-"
Получив степень Master of science, Володя в июле 1994 г. вернулся
в Москву. Какой красивый, счастливый, в экзотическом костюме, в огромном
сомбреро, он вышел из самолёта! Как он не соответствовал шереметьевской
серости и грязи, московским мрачным физиономиям! Я ждала его в машине,
не могла даже дойти до зала ожидания, так угнетало меня сознание, что ничего
хорошего его здесь не ждёт.
Поначалу Володя с упоением окунулся в прежнюю московскую среду, стремясь
наверстать упущенное за время разлуки. Снова друзья, песни, походы...
Вскоре он нашёл хорошую, по московским меркам, работу программиста в фирме,
занимавшейся проведением социологических опросов. Осмотревшись, он
уже через полтора месяца сделал окончательный выбор: "Я хочу жить
на Западе!" Он написал Кенту Муру письмо с просьбой принять его в
аспирантуру (я даже не знала об этом).
Он хотел вернуться в Канаду не один - с красавицей-женой.
Всё случилось очень быстро и как будто удачно: встретились в декабре 94-го
(хотя могли знать друг друга и раньше: Алла тоже одно время училась в 57-й
школе), пылко влюбились и в марте 95-ого устроили свадьбу. Но меня
не покидало чувство, что всё это "невзаправду". Они не были созданы
друг для друга, и их браку был отмерен короткий срок.
И вот в августе 1995-го мы проводили Володю за океан во второй
раз - и уже навсегда! Он уехал один. Трагедии не было.
"Она славная девчонка, - говорил он мне потом, - жалко, что так получилось.
Не надо было нам жениться." - "Это моя вина. Может, надо было вмешаться,
не позволить" - "Нет. Я бы считал тебя виноватой. А так
я сам виноват."
Он любил Торонто ("Милый городишко, я по нёму скучал в Москве"),
любил и уважал своего руководителя ("Кент - лапочка!"), серьёзно работал
над диссертацией. Нам присылал всякие "приколы" ("Lincoln's mother
died in infancy, and he was born in a log cabin which he built with his
own hands.") Общение и путешествия оставались важной частью его жизни.
Весной 1996-го он посетил Израиль, вернулся переполненный впечатлениями,
потрясённый богатством и огромностью мира - в пространстве и во времени.
Постепенно он обрастал русскоязычными друзьями в Канаде, Штатах, Израиле.
Начались походы. И наконец - встреча с Иркой! Жизнь обрела
полноту, пришло счастье.
В ту зиму, когда они жили в Торонто, Володины письма были полны
гордости и радости: он безмерно гордился своей Иркой, её красотой, её дарованиями,
их общей жизнью с утренними забегами, с хождением в спортзал и в бассейн,
с поездками в Штаты. Он гордился всем, что они делали вместе, и всем, что
придумывала она.
В феврале 1998-го один из моих давних друзей летал в Торонто,
я передала с ним лекарства, которые нужны были Володе для походов ("У здешних
врачей не допросишься лекарств про запас!"). Возвратившись в Москву,
мой друг рассказывал мне: "Володю твоего я не видал, он всё был занят,
а за передачей приезжала девушка." - "Какая же она?▓ - "Ну,
если кратко сказать, она - в точности как ты, когда была на первом -втором
курсах! Стройная, тоненькая, пышные волосы, очки и ослепительная улыбка."
В феврале-марте 1999-го я снова встретилась с ним в Торонто. Володя
сильно изменился: он как-то определился во всём, возмужал, выглядел уже
не юношей, а уверенным в себе мужчиной - спокойным, знающим свой путь и
свои цели; но и таким же, как всегда, - добрым, любящим, заботливым
и весёлым. Мы с ним провели много часов, гуляя по Торонто, и ещё
больше - выискивая для Инны, тогда уже аспирантки, литературу по её теме
в библиотеках Торонто. Мы сделали ксерокопии целых монографий, простояв
рядом у двух ксероксов несколько часов. У него в это время
была только одна проблема: Ирка - в Бостоне, а он - в Торонто. Он
ездил в Бостон; потом она приехала к нему, и он познакомил нас. Была
ранняя весна, солнце, по улицам текли ручейки, и Володя переносил Ирку
на руках через каждую лужицу. Они порывались вести меня в японский
ресторан, в магазины, повели на концерт Мирзояна. Они оба были со
мной очень внимательны, но я чувствовала: они замкнуты друг на друга, и
это - их мир; остальное - вне. Ирку я приняла в своё сердце сразу.
Мне казалось, я чувствовала её жизнеощущение. Она была такая яркая,
талантливая, ей все было по силам, по кайфу, всё - вкусно, ей хотелось
всё испытать и себя испытать во всём... Потом я говорила Володе:
"Смотри, береги то, что у вас есть. А Ирка твоя такая умница, что
ты сделаешь правильно, если будешь её слушаться." - "Да, она такая!
Ты ещё увидишь! У меня больше шансов заработать много денег, а у
неё больше шансов получить Нобелевскую премию.
После отъезда Ирки мы с Володей ездили в Оттаву сдавать документы
для обмена его паспорта. Он взял напрокат мощную машину - и мы поехали!
400 км туда, 2-3 часа в Оттаве, 400 км обратно - всё в один день.
Почти всю дорогу (а на обратном пути вдобавок в темноте) валил
сильнейший мокрый снег. Володя вёл машину со скоростью 110-120 км
в час и невероятно лихо обгонял огромные фургоны, обливавшие нас потоками
снежной жижи из-под колёс. Он при этом слушал кассеты Щербакова,
а я сидела тихо, как мышь, и думала: разобьёмся - так хотя бы вместе!
Так доехали до Торонто, где как раз снег не шёл. "Господи, ну и водишь
же ты!" - "Дык! Это что! Вот Ирка водит - это класс!"
По дороге Володя рассказывал, как вместе с Иркой они возили Щербакова
на Ниагарский водопад, кажется, ещё куда-то, как организовывали его концерты.
Володино увлечение Щербаковым началось ещё в студенческие годы. Он пел
много его песен, мы все их любили, вместе ходили на концерты. Не
обошлось и без смешных пародий. ("Он же сам подставляется!") Как-то
Володя сделал себе красивый, большой значок с тщательно прорисованной картой
Баб-эль-Мандебского пролива с окрестностями. Я спросила: "Ну, а как человек,
как друг - каков он, твой Щербаков?" "Видишь ли, - ответил он уклончиво,
- он ведь поэт. Весь в своем мире, в наш спускается редко..."
Знал бы Володя, как отзовётся - да просто никак! - на его и Иркину гибель
этот "властитель дум", когда-то сложивший такие песни о странствиях...
Володя провожал меня в аэропорт 19 марта. Не думала я, что вижу его
в последний раз! "Береги себя, сын!" - "Что ты беспокоишься, мамочка! Здесь
ни с кем ничего не случается!"
Потом был тяжёлый кризис в их отношениях с Иркой. Когда он был
преодолён, Володя переехал в Бостон, и они поселились вместе. Он нашёл
хорошую работу (web-designer), с восторгом писал, какие прекрасные люди
там его окружают и какие интересные там задачи. Они ждали получения
гражданства, чтобы пожениться. Собирались летом приехать в Москву.
Мы накупили семян цветов, я посадила новую яблоньку взамен посаженной им
и погибшей (он не знал). "Вот Володечка с Ирой приедут..." - так начинались
наши разговоры о будущем. "Как будет весело, - говорила Инна, - помнишь,
как мы с Братиком валяли дурака на даче: Ах, яичница в сале, ах,
яичница в сале!... Весь я будто в Париже, весь я будто в Версале!"
Осенью к нам приблудился котенок - думали, кошечка. Это событие
обсуждалось в письмах:
12 ноября, Володя.
.....Котёнок с кисточками - это ужасно клёво! Только почему Инесса
Арманд? Воду стаканами пьет, что ли?
15 ноября, я.
Инесса потому, что приблудилась 7 ноября, надо большевистское
имя, но чтоб не противно. Инка предложила Аврора (если окажется кот,
будет Крейсер). А ты как думаешь? Милое создание, пушистое,
в штанишках.
18 ноября, Володя.
Не, Аврора для кошки не звучит. Это она, типа, должна залп давать
периодически? Что за кошка такая?... Революционные имена?
Анка. Или Тачанка (touch Anka, V. Pelevin)
Весь 1999-й год, до последних месяцев, был для нашей семьи на редкость
счастливым. У Володи и Инны все складывалось отлично, "такие им удачи открывались!.."
Папа чувствовал себя хорошо, даже ездил с нами в деревню, немного работал
в саду. Но это всё было - как последняя вспышка гаснущей свечи.
Семья шла к крушению. В середине ноября резко ухудшилось здоровье
отца, и 7 декабря он скончался. Володя в эти дни часто звонил, но
приехать не смог из-за сложностей с документами. А если бы приехал...
(И не пошёл бы на Оризабу!) Много таких "если бы"... Вот его
последние письма.
21 декабря 1999.
Здравствуйте, мамочка и Инка!
Инке спасибо за письмо. Ужасно рад, что тебя приняли на работу.
Это должно быть ужасно интересно, особенно ездить во всякие места и изучать
natives. Это круто. Посмотришь если не мир, то... в общем, и на 1/6
есть чего смотреть. А с английским у тебя ничего дела обстоят, но
только concrete book - это означает "бетонная книга", так что на
всякий случай не надо переводить новорусские словечки типа "конкретно",
"чисто" и "в натуре" буквально.
Жалко, что у папы не было внуков... Ну ничего, может, у нас тут что-нибудь
на эту тему изменится. Мы с Иркой, наверно, поженимся весной.
Мы уезжаем лазить по горам (уж как водится) в четверг. Ещё напишу до
этого...
23 декабря 1999.
С Новым годом заранее! Мы сегодня уезжаем, вернемся уже после Нового
года. Желаем тебе и Инке всего самого лучшего. Будьте здоровы и дружите.
Последние дни декабря - теперь не могу вспомнить, началось ли это 28-го
или 27-го - я не находила себе места от необъяснимого, гнетущего беспокойства.
А перед Новым годом совсем слегла и так, одна (Инна была в отъезде), в
тоске и в страхе встретила новое тысячелетие. Мне всё мерещилось,
что там - в Америке, не здесь - случилась беда. Но не было мысли,
что с Володей. Так дожила я до 3 января. В Москве был
вечер, когда раздались непонятные, пугающие телефонные звонки, и я узнала
о катастрофе из уст Иркиной мамы.
И кончилась жизнь.
... Прошло уже полгода с того вечера, когда в моей душе поселился неизбывный
Ужас. "Жизнь после жизни". Она продлится ещё сколько-то времени,
до тех пор, пока я встречу свою собственную смерть после бесконечного множества
Володиных смертей, через которые прохожу днем и ночью. В нашем осиротевшем
доме мы с Инной зажигаем свечи перед фотографиями. Голубое небо,
синее-синее озеро Онтарио, светлый песок. И двое: Ирка и Володя.
Обнявшись.
"Что оставалось в мире целовать им?
Он весь был
их. Как воск на пальцах мяк..."
Б. Пастернак
|
|
|
